Из газет он имел представление о событиях, которые уже несколько месяцев разворачивались здесь, в центре России, но теперь перед ним были подлинные документы.
С грифом «Совершенно секретно» прочитал агентурную сводку о решении заграничного ЦК эсеров от тринадцатого мая 1920 года по поводу начала восстания. В сводке была изложена программа «преобразования в России» на случай захвата власти эсерами, которые предлагали «политическое равенство без разделения на классы», отказ от власти Советов, созыв Учредительного собрания, возвращение прежним владельцам фабрик и заводов, «широкий кредит личности», го есть свободу предпринимательства, и концессии иностранцам. Была и уступка «народу» - крестьянству: установление твердых цен на фабричные товары и отказ от ограничений в ценах на хлеб.
Вряд ли бы эта программа возымела действие на уставшего от войны и получившего помещичью землю крестьянина, если бы эсеры не воспользовались давно не виданной засухой и голодом в деревнях и нелепыми ошибками местных властей.
В чем заключались ошибки, прочел в «Тамбовском пахаре» от 27 февраля 1921 года в статье «Что сказал тов. Ленин крестьянам Тамбовской губернии».
«14 февраля, - объяснялось в статье, - товарищ Ленин принял в Кремле крестьян Тамбовской губернии, приехавших поведать ему о крестьянских нуждах». Их рассказ, записанный членом уисполкома Смоленским и заверенный делопроизводителем Петровым, и публиковала газета.
«Тов. Ленин принял нас в зале один, любезно поздоровался, пожал руки и пригласил сесть и сказал: «Крестьяне-тамбовцы, дорогие товарищи, объясните мне, какое у вас неудовольствие и что такое банда Антонова и что она делает».
Крестьянин Бочаров… объяснил: банда грабит советские хозяйства и потребиловки и частных граждан, у крестьян отымает скот, лошадей, сбрую, фураж. А после приходят красные и тоже обижают крестьян.
Тов. Ленин записал это на бумаге и просил высказываться еще.
Тов. Бочаров указал, что наложили непосильную продовольственную разверстку.
Тов. Ленин спросил: «А в 1918 и 1919 годах вы без скандала выполнили разверстку?»
Бочаров ответил: «Без скандала, только в этом году был сильный неурожай и разверстку выполнить «было» невозможно».
Тов. Ленин Дальше спросил: «А как относятся местные власти?»
Мы давали ему ответы, что агенты продорганов не считались ни с чем, требовали и брали, а власти не обращали внимания. И еще очень обидно, что, бывает, берут картошку. Мы ее свозим, где картошка гниет, и нас же опять заставляют очищать это место. Нам, крестьянам, очень жаль, что нашим трудом красноармеец и рабочий не пользуются.
Тов. Ленин сказал на это, что люди бывают не на своих местах. Причем просил нас выбирать в Советы самых лучших, добросовестных людей из трудового класса… и высказывать власти все нужды крестьянства. А если люди, избранные нами к власти, оказались негодными, то надо их смещать и заменять другими.
А еще мы сказали тов. Ленину, как бывает: сидят в советских имениях лодыри и все получают: и керосин, и спички, и соль. И он это записал, а на после сказал: «Если теперь крестьяне будут обижены властью, сообщайте в губернию, а если губернская власть не примет во внимание, обращайтесь в Москву, в Кремль, ко мне. Можно письменно и лично…»
Вероятно, между разговором Ленина с тамбовскими крестьянами и введением продналога вместо разверстки существовала прямая связь. Во всяком случае, на Тамбовщине закон о продналоге был введен раньше, нежели в других губерниях.
Не были забыты Лениным и те, кто, не считаясь с опустошительной засухой, отбирал у мужиков последнее, чтобы сгноить на свалках - «складах».
Заявления крестьян, как показала проверка, не рассматривались. Жалобы и письма в Москву перехватывались. Это обнаружила специальная Комиссия ВЦИК под председательством Антонова-Овсеенко, вся мера изумления и негодования которой вылилась в стремительное и страстное обращение «Ко всему населению Тамбовской губернии»:
«Граждане! Мы призываем вас к дружной работе по восстановлению народного хозяйства… по укреплению власти трудящихся. Мы призываем вас к содействию по искоренению всяческих злоупотреблений, к очистке советских учреждений от недостойных людей…
Ревтрибунал получил задание: быстро и точно разбираться в поступающих к нему делах и гласным, широко открытым судом судить обвиняемых. Назначена экстренная проверка движения дел всех жалобщиков для привлечения к суду прежде всего тех, кто тормозил рассмотрение этих жалоб по существу…»
Через день его вызвал к себе Тухачевский. Когда адъютант провел его в кабинет, Михаил Николаевич, склонив голову с ровным, великолепным пробором, быстро писал за большим столом, на котором аккуратно и, казалось, неторопливо были разложены папки, карты, книги, на машинке отпечатанные бумаги.
Заслышав: кто-то вошел, Тухачевский прервал работу, поднялся во весь громадный свой рост, поздоровался, улыбнулся, но все как-то устало. Выглядел командующий сейчас много старше своих двадцати с чем-то лет.
На Тухачевском была та же или такая же, без карманов, гимнастерка, какую носил год назад, командуя Кавказским фронтом, только вместо металлического флажка к ней был привинчен орден Красного Знамени.
Встречаясь с Тухачевским или наблюдая его только издали, о н жадно, почти ревниво всматривался в его чуть полное, удивительно красивое лицо, пытаясь разгадать тайну какого-то необычайного дарования и таланта Тухачевского, без которого не могла обойтись революция. Он искал эту тайну и в прошлой жизни командующего, потому что ни о ком, разве только еще о Гае, не ходило столько рассказов и легенд, сколько о Тухачевском.
Говорили, что отец его был дворянин, что сам Тухачевский в канун мировой окончил офицерскую школу в Москве и по успехам имел право поступить в гвардию, а выбрал обычный пехотный полк, попал на германский фронт и за полгода - невиданный в истории случай - получил за удачные вылазки шесть орденов.
В военной карьере Тухачевского, особенно уже в пору взлета и службы в Красной Армии, было много такого, что позволяло сравнивать Тухачевского с величайшими полководцами прошлого.
…Всю жизнь он кому-нибудь подражал. Сперва отцу. Когда ближе познакомился с Галкой, то Галке. Когда же попал в армию и стал командиром и дальнейшая судьба его (как ему казалось) бесповоротно была решена: он остается служить на всю жизнь, - хотелось быть похожим и на Ефимова, и на Подвойского, но в особенности на Тухачевского.
В том, что после первого же боя в Кожуховке его выбрали командиром взамен убитого Яшки, в том, что послали в «Выстрел», когда возникла нужда в надежных командирах, в том, что из запасного 23-го полка перебросили на борьбу с антоновщиной, он находил сходство с судьбой нового командующего.
…Разговор с Тухачевским вышел короткий. Михаил Николаевич сказал, что пригласил его поближе познакомиться, что, хотя мятеж как таковой в целом ликвидирован, работы все равно еще много: прячутся и сопротивляются те, кому терять уже нечего, то есть люди самые опасные. И потому первейшая задача - привлечь на нашу сторону все население.
Еще Тухачевский говорил, что 58-й полк, куда его направляют, полк трудный. Там чуть не произошла катастрофа, но об этом ему лучше расскажет комиссар полка, которому удалось катастрофу предотвратить.
Он выехал в Моршанск. Штаб 58-го помещался в двухэтажном каменном доме на углу Почтовой и Лотиковской. Пока предъявлял документы, пока пристраивал в вестибюле чемодан и шинель, в штабе начался легкий переполох.
Перед тем как подняться на второй этаж, подумал было отстегнуть хотя бы саблю, но потом решил: не стоит. Все-таки боевой командир.
Комиссар Бычков, видимо уже предупрежденный, ждал. И когда о н вошел, его поразило напряженное выражение очень умного лица очень сильного человека. Одну-две секунды комиссар смотрел так, словно по самому первому впечатлению хотел составить исчерпывающее мнение о нем.