Собираюсь в Академию Генерального штаба, в Москву. Привет вашему губкому. Когда вырасту, буду работать лучше. Мы еще пока резерв…»
Это было его последнее письмо с Тамбовщины. Получилось оно слегка хвастливым, и вспоминать о нем было стыдновато: ведь под Моршанском действовал не один 58-й полк, были и другие; была и комиссия ВЦИК, присланная Лениным, и всюду распубликованные листовки: «Добровольно явившимся будет сохранена жизнь», и только что принятый X съездом закон о продналоге, снимавший обиды продразверстки. Наконец, в губернию просто завезли дополнительное количество хлеба и мяса, хотя многие районы страны по-прежнему голодали.-
Одно искупало тон письма - семнадцать лет!
ПРОТИВ СОЛОВЬЕВА
Комбат без батальона
Но в Академию Генерального штаба не пустили - послали на другую работу. Ион ехал в Сибирь, в Новониколаевск.
Банды Антонова были разгромлены, а те, что оставались, выходили из лесов. Им были установлены «прощеные дни».
Бойцы его полка последнее время конвоировали сдавшихся, охраняли колосившиеся поля. Когда созрел хлеб, помогали жать серпами рожь (он жал тоже и полоснул себя серпом по мизинцу левой руки. И старуха, чье поле, сказала: «Теперь научишься жать, а иначе никак»), И люди его круглые сутки стерегли необмолоченные скирды, чтобы никто не поджег.
И вот («Январь двадцать второго») он направлялся за новым назначением, потому что в Сибири продолжалась своя антоновщина.
Рядом с ним, не отрывая глаз от окна, сидела Маруся. Они тогда еще были вместе. Он ехал в Сибирь впервой. А для Маруси это была ее родина.
По дороге сделали остановку в Арзамасе. Впервые, возвратясь домой, не застал маму, а без нее дом был совсем пустой, хотя все стояло на прежних местах и тут по-прежнему жили и тетка Дарья и сестришки.
Мама уехала с Субботиным в Среднюю Азию. Послали их туда по партмобилизации на три месяца, а задержали на год. (Мама стала секретарем уездного комитета партии в Пржевальске.) Для мамы, может, это было даже лучше. Она не слышала злобного шепота соседей, особенно бывших квартирных хозяев Бабайкиных, которые ожесточенно ее травили, мстя за то, что мама, женщина «интеллигентного круга», пошла помогать большевикам.
А для него, для них для всех отъезд мамы был невыносимо горек, но об этом дома старались не говорить, показывали ему последние мамины письма. И ждали, как и отца, который, между прочим, тоже служил в Новониколаевске, и они с Марусей надеялись там его повидать.
С отцом повидались. Прожили вместе несколько дней, пока ему не выдали на руки предписание:
«Начальнику штаба частей особого назначения ВСВО.
Одновременно с сим препровождается в ваше распоряжение бывший командир 58-го отдельного Нижегородского полка тов. Голиков для назначения на должность не ниже командира отдельного батальона. О прибытии и исполнении донести».
Они выехали с Марусей 1 или 2 февраля. 9-го были в Иркутске. Он подал рапорт.
«Начальнику штаба ЧОНа ВСВО
РАПОРТ
Доношу, что сего числа прибыл в ваше распоряжение для назначения на командирскую должность в частях вверенных вам войск. Прошу не отказать в назначении меня в Енисейскую губернию, по месту жительства семьи…»
Здесь получил новое предписание:
«Тов. Голикову. Предлагаю вам с получением сего отправиться в распоряжение командчонгуба Енисейской губернии для назначения вас на должность не ниже командира отдельного батальона…»
Предстояло ехать в Красноярск, а там - куда пошлют. И он отвез Марусю к ее родным, не зная, сколько еще придется помотаться, пока попадет к месту службы. Успокаивало одно: будут в пределах губернии. (А что губерния от Западных Саян до Таймыра, об этом старались не думать.) И простились.
Из Красноярска послали в Ужур. До станции Глядень добирался поездом, а затем на лошадях - железной дороги дальше не было.
Батальона в Ужуре для него не оказалось. Ему отвели комнату в штабе 6-го Сибирского сводного полка, поручили принимать и обрабатывать донесения, составляя на их основе общую разведывательную и оперативную сводку. Времени это занимало немного. И здесь, как на Тамбовщине, о н погрузился в материалы о бандитизме.
Кто такой Соловьев!
В Ачинско-Минусинском районе действовали остатки колчаковских отрядов и мелкие шайки уголовников. Зажиточность местного крестьянства, когда любой налет давал добычу, позволяла этим бандам существовать годами. Но «самой старой и замечательной» *, как говорилось в одном документе, считалась банда Ивана Соловьева.
Родился Соловьев в селе Форпост того же Минусинского уезда, в котором теперь преимущественно и действовал. Отец его был небогат.
Заслужив у Колчака лычки урядника, Соловьев после разгрома адмирала остался жить в деревне Черное озеро, но был арестован, доставлен в Ачинск, откуда бежал и появился в своем родном селе Форпост.
«Иван, ты откуда?» - удивились соседи.
«Да вот оттуда».
«А ежели оттуда, то теперь-то куда, в котору сторону?»
Ответил «в котору».
«Ну и зря, - посетовали ему. - Лучше б вернулся, откуда прибег…»
Не вернулся. Собрал Соловьев шесть человек (все родня) - ив тайгу. Раздевали прохожих. Грабили обозы и села. Все негромко - то есть без программ и лозунгов. Барахлом обзавелись. А в товарищи к ним никто не шел. Уж очень их компания считалась неавторитетной. Но тут появился в уезде и был разбит отряд колчаковца полковника Олиферова. Самого полковника в бою застрелили в упор. Остатки отряда подались на юг. А человек тридцать повстречали Соловьева, который предложил им влиться в его банду.
Влились. В банде появился штаб. Правой рукой Соловьева стал двадцативосьмилетний прапорщик Королев, агроном по образованию. Начальником штаба (у бывшего урядника!) полковник Макаров, монархист. Макаров ходил в погонах. В лесу поселил жену и дочь, которые вели с бандитами беседы «за царя».
Разведкой же ведал «инородец» Астанаев. На него работали даже дети… И банда всегда точно знала о всех передвижениях отрядов ЧОНа.
Соловьев, когда получил такое подкрепление, объявил себя командиром «Горно-партизанского отряда имени Великого князя Михаила Александровича», выбросив два лозунга: «За освобождение (?) инородцев» и «За Учредительное собрание».
Лозунги никого не манили. И вербовать людей Соловьев начал так: приходил в село, уводил в тайгу сельсоветчиков и партийцев, там выстраивал.
- Кто хочет бороться за Учредительное собрание и вступить в мой отряд? - спрашивал Соловьев.
Два- три «охотника» делали шаг вперед. Им давали винтовки и приказывали расстрелять остальных, после чего Соловьев заявлял: «Вы совершили преступление, убив своих товарищей…»
Осенью двадцать первого у Соловьева было двести сабель, а в следующем году - четыреста двадцать.
«Все распоряжения в банде, - докладывала наша агентура, - выполняются беспрекословно» *. Атаман почувствовал такую силу, что издал приказ, в котором запрещал кому бы то ни было углубляться в тайгу «более чем на пять километров от края ее. Захваченные будут расстреливаться на месте» *.
Царить в тайге Соловьев намеревался долго. Как и полковник Макаров, забрал к себе в лес жену, отца, двух дочек. За пределами тайги никого из близких уже не оставалось.
Атаман вывез с рудников паровые котлы, железные печи, оконные рамы, строя прочные жилища, запасая оружие, одежду, мануфактуру.
В мечтах Соловьев заносился далеко и кое-чего достиг. О нем говорили только шепотом («Все видит и слышит»), он мог за день, если верить той же молве, появиться сразу в двух- трех местах, разделенных десятками верст бездорожья. Соловьев срывал заготовки и поставки, парализуя действия Советской власти во многих деревнях.
По следам Родионова