У него не хватило духу додумать эту мысль до конца. Как безумный бросился от нее прочь…
И прыгнул в Саву. Вынырнув на поверхность, он услышал, как гудит земля.
«Турки!» — подумал он и поплыл к другому берегу.
ДИВЫ
Зека вернулся в редут. Товарищи встретили его весело. Заврзан был вне себя от радости. Огорчало его лишь отсутствие Сурепа.
«Придет же он», — утешал он сам себя.
У Станко забилось сердце…
— Скорей бы! — воскликнул он, завидев Зеку. — Слышишь грохот? Это они! Я уж и забыл, когда мы в последний раз спокойно сражались. Вечно кто-то стоит над душой, приказывает, когда бросаться на врага, а когда вложить ножи в ножны. А теперь мы словно вернулись к тем счастливым временам, когда мы царили в наших лесах!
— Братья, все ко мне! — крикнул Зека.
Гайдуки обступили его.
— Говорю вам еще раз: драться будем до последней капли крови! Кому хочется жить, пусть уходит. Я никого не держу.
Гайдуки молчали.
— Все остаетесь? — спросил Зека.
— Все!
Голос Зеки смягчился.
— Тогда, братья, простим друг друга. Люди мы, и могли ненароком обидеть друг друга. Бывает, что и сам не заметишь, как обидишь товарища. Так давайте же, братья, обнимемся и простим друг другу все обиды! Огромная сила идет на нас, близок наш смертный час! — Голос его повысился до крика: — В последний раз говорю: кому жизнь дорога, кому есть для кого жить, тот пусть уходит!
Все молчали. Заврзан обернулся: прислонившись к стенке редута, стоял Верблюд.
— Пусть Верблюд уходит, другие не хотят!
— Го́ните меня? — спросил Верблюд. — Ваша дружина меня стыдится?
— Я думал… — серьезно начал Заврзан.
— Меня не интересует, что ты думал. Думаешь, залах пороха мне не по нутру?
— Прости, Верблюд! Я так и думал. Но…
— Я остаюсь с вами! Я свое дело сделал, и теперь мне остается одно — умереть геройской смертью вместе с героями, если, конечно, вы меня принимаете.
Зека обнял его.
— Что ты на меня так смотришь? Я правду говорю! Я свое дело сделал. Кому я теперь нужен? Кому рассказывать о злодействах турок? Кого призывать к защите бедняков? Больше некого. Здесь все, в ком бьется храброе и мужественное сердце! С вами делил я горе и печаль, с вами хочу и умереть! Не думайте, что я мастак только вынюхивать да шпионить. Держать в руках ружье и нож я тоже умею!
Зека, Станко, Заврзан, Йован, Йовица — все целовались и обнимались с Верблюдом. Этот человек словно вдохнул в них новую жизнь и новую силу.
Вдруг раздался грохот. Все вздрогнули… Поляну перед редутом заполнили турки.
— Спокойно, соколы! Стреляйте так, чтоб каждая пуля принесла смерть тому, кто поклялся уничтожить наше племя!
А пока Зека говорил, эти исполины, что так смело смотрели в глаза смерти, разбрелись по редуту…
— Пли!
И грянуло…
Началась невиданная дотоле битва. Расхрабрившиеся турки шли прямо к редуту, но взять его им никак не удавалось.
Станко пребывал в каком-то странном состоянии духа. Он заряжал ружье, целился и стрелял, но мыслями был далеко отсюда.
Перед глазами у него стоял образ прекрасной женщины с ребенком на руках.
Они улыбались ему. Станко видел их так явственно, что ничего иного уже не замечал. А их ласковые слова заглушали грохот, от которого сотрясались небеса.
Станко машинально заряжал ружье и стрелял и, к собственному удивлению, не сделал ни единого промаха.
Справа от него гордый, как бог, Зека, слева — Заврзан, который, точно воробушек, воркует с Верблюдом. Вот он снял с пояса баклажку и говорит Верблюду:
— Выпьем-ка за помин души вон того на серой лошади — чалма с него слетела, и затылок блестит, как медный противень, а еще того черномазого красавца, что рядом с ним.
— Давай! — согласился Верблюд.
— Эх, черт бы вас побрал!
— Пусть забирает!
Приложились к баклаге и нацелились. Грянули выстрелы. Турки упали с коней.
— Здо́рово! — воскликнул Верблюд.
— А теперь вон тех, — смеялся Заврзан. — Кто это весь в серебре?
— Ви́даич из Белины, — ответил Верблюд.
— Значит, его и соседа.
Снова выстрелы, снова радостные возгласы.
Не час и не два длился этот кровавый бой, и турки начали отступать, ибо потеряли много беков и военачальников.
— Клянусь богом, побратим, — со смехом заговорил Зека, — мы еще отколошматим их!
Станко, бывший еще во власти грез, как-то машинально ответил:
— Конечно…
Ему стало грустно оттого, что турки отступили, — ведь, пока шел бой, он мог спокойно предаваться своим мечтам; теперь же приходилось отвечать на вопросы, которые так и сыпались на него со всех сторон.