Заврзан вгляделся в Саву.
— Что ты там высматриваешь? — спросил его Латкович.
— Жду Сурепа. Эх, будь он сейчас здесь, мы б устроили потеху! Слушай, Верблюд, взял бы ты его к себе в компаньоны?
— Еще бы! — с улыбкой ответил Верблюд. — Он бы мне пригодился.
— Таких торговцев еще свет не видел.
— А чем они торгуют? — заинтересовались все, кто был здесь.
— Ружья на прицел! — крикнул Зека.
Прямо к редуту неслась турецкая конница.
В мгновение ока все легли на землю. Воцарилась тишина. Слышался лишь сотрясающий землю стук копыт и щелканье затворов.
Нет ничего дороже и ничего дешевле человеческой жизни. Груши и те не трясут так остервенело, как в пылу битвы убивают людей… Люди падали, точно снопы, каждая пуля уносила жизнь. Над полем брани не смолкали стоны и лошадиное ржание. Яркое солнышко, только что выглянувшее на небе, покрыл черный плащ, не пропускавший ни единого светлого лучика.
Но бой не утихал. Турецкие начальники саблями гнали своих к редуту. Защитники его все более воодушевлялись.
Станко перебегал с места на место и стрелял. Зека, прямой, как сосна, чуть не пел от радости, что его маленький отряд задает туркам такого жару.
Верблюд стрелял с одного места. Он делал это с таким спокойствием, точно молол зерно на своей мельнице.
Три раза наступали турки и три раза отходили. Заврзан громко смеялся, видя, как они поворачивают назад.
— Зека! Того гляди, докатятся до самой Боснии.
Кто знает, как долго билась бы эта горсточка соколов, будь у них порох! Но порох кончился.
Как раз в это время турки предприняли четвертую атаку.
— Пороха нет! За ножи! — кричит Заврзан.
Все уже готовы были броситься в атаку, но тут поднялся Верблюд.
— Погодите, — сказал он.
— Почему? — удивились товарищи.
— Атака от нас не уйдет. Используем до конца все свои возможности. Пусть кто-нибудь пойдет со мной.
— Что он придумал? — спросил Станко Зеку.
— Видно, что-нибудь умное, — ответил Зека и выделил Верблюду несколько человек.
— А вы пока ложитесь! — И Верблюд ушел.
Через некоторое время маленький отряд вернулся. Каждый нес по два улья.
Раздался дружный смех.
Верблюд взял улей и встал у самого вала.
— Подпустите турок поближе, — прошептал он.
Повстанцы притихли. Турки заулюлюкали и понеслись. Лошади взвились на дыбы, норовя прыгнуть в редут.
И тут в них полетели ульи.
И опять пошла кутерьма. Разгневанные пчелы делали свое дело. Они гнали и людей и коней в волны Савы и Засавицы. Исчерпав весь запас ульев, Верблюд взглянул на Зеку и сказал:
— А теперь открывай ворота…
— Сейчас! Братья, простимся еще раз! — крикнул Зека.
И все стали целоваться, словно тут шел не смертный бой, а свадебный пир.
— Братья и молодцы! Хотите биться до последнего?
— Хотим!
— Тогда вперед!
Он отворил ворота, и все, кто был здесь, бросились на турок с ножами. И смешались с ними.
Слышались только возгласы:
— Ха! Не давай! Держи вон того! Прощайте, братья! Отомстите за меня!
И закипела жестокая битва.
— Молодец, Верблюд! — кричит Заврзан. — Станко, вот потеха! Погляди-ка, что вытворяет Зека! А весельчак Ушан, никак, погиб? Ну, уж я отомщу за тебя!
И вонзил нож в турка, отрубившего голову Ушану, но и сам получил удар в спину. Умолкли уста, смешившие отряд.
— Заврзан погиб! — крикнул Станко Зеке. — Пошли на них!
И бросился в самую гущу турок. Вскоре он вернулся со сломанным ножом.
А отряд все тает и тает. Уже их только десяток, и то безоружных. Начали орудовать ружьями, как колами. Станко в отчаянии посмотрел на небо. Взгляд его упал на штабеля дров, которые они переправили сюда из-за Савы за несколько дней до сражения. Его осенило:
— Побратим! Вон наше оружие!
В мгновение ока все вооружились поленьями.
И дружно предприняли еще одну атаку. Вскоре все стихло…
Турки заняли Равне…
Шумит Сава — это волны ее рассказывают были о героях. Молчит Засавица, точно старый грешник, из которого и слова не вытянешь, а чибисы на ней так же безмолвны, как и рыба в ее водах. Однако существует нечто такое, что вошло в историю, затмив собой ее самые блестящие примеры; что возвысилось над всем остальным и по праву встало рядом с Фермопилами. Это редут на Равне. Как памятник седой старины, зарос он лопухом и бурьяном, но по-прежнему веет от него гордостью и величием.