— Врешь! Врешь, холуй! — кричит Алекса.
— …нет ли кого поблизости, — не повышая голоса, продолжал Маринко. — Вижу я такое дело, притаился за дубом и стал за ним следить. Крадучись перебегал он от дерева к дереву, пока не добрался до своего двора; там он побежал прямо к конюшне и стал рыться в навозе. «Пойду-ка погляжу, что он там делает», — подумал я, но тут мимо меня промчался Лазарь с пистолетом в руке. Я бросился за ним, но где мне угнаться за молодым парнем? Я только услышал выстрел… Все это, братья, я видел своими старыми глазами и готов поклясться в этом в любом монастыре.
— Лжешь ты, холуй турецкий! — взревел Алекса и вырвался от державших его людей. — Сам все выдумал!..
— Успокойся, Алекса, — вступился кмет. — Он говорит, что видел. А сейчас пойдем к тебе и проверим, правду ли сказал Маринко.
— Пошли, кмет! Пошли, отче Милое! Пошли, братья! Все вы меня хорошо знаете. Росли вместе. Все хорошо знаете моих детей. А ты, Иво, мой старый побратим, знаешь их лучше всех. В твоем доме и вывелись! Все село знает, какие они работники.
И все двинулись к дому Алексы.
СТРАШНАЯ КЛЯТВА
С жалостью смотрели люди на печального Алексу. У Ивана тоже было тяжело на сердце. Он уже раскаивался, что не поговорил сначала с самим Алексой.
Подошли к дому.
Петра, как и всякая радушная хозяйка, при виде гостей заулыбалась. Однако когда она увидела насупленные лица, улыбка ее погасла.
— Ступай домой! — приказал ей Алекса.
Она послушно удалилась.
Люди направились к конюшне. Маринко выскочил вперед.
— Кмет, отче Милое! Вот тут он копался в навозе. А я стоял вон за тем дубом.
Там, где копали, навоз был еще рыхлый и влажный — конюшня была сложена из толстых ореховых бревен, и солнечные лучи в нее не проникали.
— Сима, ищи здесь, — деловито сказал кмет и показал палкой на влажное место.
Сима нагнулся и стал рыть.
На лбу у Алексы выступил холодный пот. Сердце сжалось от недоброго предчувствия.
Пятьдесят хозяев стояли здесь, бледные и безмолвные, и сердца их тянулись к Алексе: все хотели, чтоб в навозе ничего не нашлось.
Сима копал. Рука его нащупала какой-то предмет; палец зацепился за шнур. Он потянул и вытащил красный шелковый кошель с шелковым шнуром.
Сима поднял его над головой. Насмерть перепуганные люди не верили своим глазам. Отец Милое подошел к Симе и пощупал кошель.
— Этот? — глухим голосом спросил кмет.
— Да, — ответил Иван.
Кмет взял у Симы кошель, пересчитал деньги и сказал:
— Двести.
— Столько и было, — подтвердил Иван.
Все взгляды устремились к Алексе.
Алекса был бледен и недвижим. Он чувствовал себя так, словно его бедное родительское сердце разом пронзило сто горячих пуль и тысяча острых копий.
— Лучше б у тебя не было сына! — сердито крикнул кмет.
Слова эти, полные укоризны, вывели Алексу из оцепенения.
— Горе мне, старику! — простонал несчастный.
— А где твой выродок? — мрачно спросил кмет.
Алекса показал рукой на гумно, находившееся неподалеку от конюшни.
— Сима, позови его!
Сима ушел. Люди стояли безмолвные, низко понурив головы. Тяжело смотреть на чужое унижение.
Петра вышла из дому. Ее удивляло, отчего все стоят.
— Почему не садитесь? Идите сюда, к столу! Присядьте, выпейте по стаканчику.
Но, увидев бледные лица, она заподозрила неладное. А когда мимо нее вслед за Симой прошагал Станко, то сердце ее сжало страшное предчувствие. И Петра решила присоединиться к толпе.
Увидев сельчан, суровые лица кмета и отца Милое, своих обомлевших родителей, Станко изменился в лице…
— Пришел? — спросил кмет.
— Слушаю, дядюшка Йова.
— Знаешь этот кошель? — И Йова поднес его к глазам Станко.
— Не знаю, — спокойно ответил Станко, всмотревшись в кошель.
— Врешь! — взорвался кмет.
Станко вздрогнул и огляделся вокруг. Хмурые, жесткие лица, застывшие словно у призраков глаза. Он взглянул на кмета.
— Я не вру, дядюшка Йова, что мне за нужда врать?
— Скажешь, это не ты украл?
— Украл?.. У кого же?
— Он еще выкручивается! Прикидывается простачком! Не ты ли украл эти деньги из Ивановой клети и закопал здесь в навозе? И не за то ли Лазарь вчера стрелял в тебя?
У Станко волосы стали дыбом, когда кмет помянул Лазаря. В памяти ожило вчерашнее происшествие. Он смолчал.