Отец Ми́лое был прирожденным священником.
Ну и книги у него были!.. Не какие-нибудь теперешние, бумажные, от которых проку чуть, а те старинные, «косовские», пергаментные, каждая буква в которых начертана святой рукой. В тех книгах имелись молитвы от всякого зла и напасти. По этим своим книгам он читал заупокойные молитвы над теми, кто умер без святого причастия, и ни один из них не стал вурдалаком. И вообще за все время, пока он был священником в Черном Омуте, там не появлялось ни одного вурдалака.
Сама его старость была ключом к сердцам прихожан. Ему было лет восемьдесят, здоровый и крепкий старик, с лицом румяным, как яблоко, и седыми, как руно, волосами. Живые глаза его светились умом, а в осанке угадывалась сильная и твердая воля.
— Он знает, что делает! — говорили о нем люди.
Так оно и было. Он не обладал большой ученостью, но был человеком своего времени, наделен природной сметливостью и умением трезво смотреть на вещи; он был одним из творцов народной мудрости, наших пословиц.
Итак, эти два человека были первыми людьми в Черном Омуте. В любом деле они были примером для сельчан. Кмет Йова ничего не предпринимал, не посоветовавшись со священником, а священник — с миром. Он часто собирал народ и договаривался с ним.
А были на селе умные люди! Тут и Але́кса Але́ксич, и Иван Мира́жджич, и Сима Шокча́нич, и Евта Попович, и многие другие, все уважаемые хозяева.
Надо, скажем, разрешить какое-нибудь сельское дело. Кмет Йова тотчас же идет к священнику. Священник советует ему позвать кого-нибудь из сельчан и с ними потолковать. А уж когда они все обмозгуют, дядюшка Сима, посыльный, идет от дома к дому и сзывает хозяев в общину, что стоит посреди села.
Не успеешь оглянуться, как отовсюду тянутся к общине люди. Молодых здесь не ищи — одни седые косички[4]. На всех чистые рубахи, а поверх или суконные безрукавки, или гуни[5] с бахромой. На головах красные фески, будто в церковь собрались. Мало у кого увидишь бороду — подбородки выбриты; мало у кого увидишь и трубку — в те времена мало кто курил.
Старики степенно подходили друг к другу и здоровались. Потом садились и начинали беседу. Разговор у них умный, шутки деликатные. Никогда ни вражды, ни ссоры, ни крику, ни шуму, а уж про брань и говорить нечего. В те времена даже не умели сквернословить. Если уж кто очень рассердится, то поминал черта, дьявола, сукиного сына и т. д., но такое случалось очень редко. В несколько лет раз услышишь здесь бранное слово.
Вот кмет со священником выходят из общины. Все сразу встают и подходят к ним.
— Я звал вас, братья, чтобы договориться об одном важном деле, — начинал кмет и, изложив суть дела, обычно продолжал: — Я вот посоветовался со священником и Иваном и думаю, что нам лучше поступить так… Что вы на это скажете?..
— Хорошо, Йова! — говорят старики.
— Чего уж лучше! — говорят крестьяне.
— Все согласны?
— Согласны! Согласны!
— Вот и хорошо, братья! Значит, знаете, на чем мы порешили.
Решение их с этого момента обретало силу закона. Хозяева расходились по домам и сообщали его своим домочадцам. И как посмотришь, все от кмета до пастуха знают закон!
Жили дружно, как одна большая семья. Если веселье, то у всех; если печаль, то общая. Каждый был желанным гостем в любом доме. Не имело значения, богат ты или беден, важно только быть черноомутцем. Другие сёла завидовали такой дружбе, которая вошла даже в пословицу. А черноомутцы ею очень гордились.
Сказать по правде, к их гордости примешивалась и доля тщеславия. Они не упускали случая пошутить и посмеяться над жителями других сел, щедро награждая их разными прозвищами. На это они были великие мастера! Если уж кому доставалось прозвище от черноомутцев, то оно к нему так прирастало, будто он с ним родился.
Свирепый Ма́рко Шти́тарац и тот как огня боялся их насмешек. От Со́вляка до Черного Омута полчаса ходьбы; так вот, Марко Штитарац за это время успевал три раза наново обмотать чалму вокруг головы, только б в Черном Омуте его не засмеяли!..
Каковы родители, таковы и дети. И сейчас у меня сердце радуется, когда вижу, как молодежь соревнуется в метании камней, в прыжках и беге… В свое время это должно было являть собой прекрасное зрелище, потому что молодежь в Черном Омуте не знала иных состязаний. А девушки соревновались в том, кто больше шелковичных коконов соберет, больше пряжи напрядет и узористее чулки вывяжет.
4
Мужчины, чаще старики, заплетали волосы в косичку, В годы Первого сербского восстания (1804–1813) сербы стали отказываться от косичек.