Эти слова священника возымели свое действие — люди отвернулись от Груши.
Груша день и ночь думал да гадал, в чем здесь дело. Кто путает карты? Но выведать ничего не удавалось. Он подозревал отца Милое, но уверен не был.
Он и в самом деле был худой человек, до страсти любил ссоры и радовался чужому несчастью.
Шел он как-то в село, расположенное поблизости от хана; под ногами у него похрустывали сухие ветки и шуршали опавшие листья.
Вдруг навстречу ему Мари́нко Мари́нкович. Увидев субашу, Маринко сошел с тропки и низко поклонился. Суля поздоровался.
— Бог в помощь, уважаемый эфенди[11].
Груша отвлекся от своих дум и поздоровался с ним.
Голос Маринко усладил его слух. Он остановился и взглядом подозвал его. Маринко приблизился к турку, поцеловал ему подол и руку и, приложив руку в груди, склонил голову.
Послушайте, кто такой Маринко.
Он крестьянин. Как и его предки, пахал и сеял. Отец его переселился в Черный Омут из Оба́рски, что в Боснии, и вскоре умер. Маринко принялся хозяйствовать, но он был ленив, и хозяйство очень скоро пришло в упадок. Черной работы он гнушался и, вместо того чтобы трудиться, слонялся возле общины и хана.
Работал он лишь в самых крайних случаях. В голове его постоянно роились всевозможные планы. Цари и те в своих желаниях были куда скромнее, чем Маринко. У него был зоркий глаз и хорошая память. Часто, словно бездельник-пес, он шатался по селу и вокруг него. Осведомлен он был решительно обо всем: кто чем сейчас занят, кто на кого заглядывается, у кого сколько в доме ложек, какая женщина ждет ребенка и т. д. Никто не знал Черного Омута лучше, чем он; он даже знал наперечет всех сельских ребятишек и помнил, как кого зовут. Знал клички коров, кто чем богат… Положительно всё! Он был всеведущ.
Груша был с ним знаком. Но родственные души порой питают друг к другу неприязнь. И Груша не любил Маринко. Однако, услышав елейный голос Маринко, он сбавил шаг, а когда тот приложился к его руке, остановился.
— Куда идешь?
— В лес, милостивый эфенди.
Груша смотрел на согбенного Маринко.
— Послушай-ка, Маринко!
— Слушаю, эфенди.
— Что происходит с этими гяурами?.. Чем я с ними лучше, тем они больше сторонятся меня.
— Милостивый эфенди, — сказал Маринко, — это же очень просто!
— Кто-нибудь настраивает их против меня?
— Ты угадал!
— Кто же?
— Тот, с кем ты так милостив. Змею пригрел на своем сердце!
— Поп?
— Он!
— И кмет?
— И он…
— И что же они говорят?
— Многое говорят. Распустил ты их! Говорят, что ты с народом так добр, чтоб легче было сесть ему на голову. Говорят, что твоя доброта фальшивая! Говорят…
— И все это говорит поп?..
— И поп и кмет, и… все!
— Идем ко мне, — сказал Груша.
Субаша повернул назад. Маринко шел за ним. Турок страшно разозлился. Разозлился, что его так быстро раскусили. Он строил великолепные планы, вынашивал их днем и ночью, и вот все они лопнули, как мыльные пузыри…
Молча они дошли до хана. Груша повел Маринко в свою комнату, все убранство которой составляли оттоманка да развешанное по стенам оружие. Маринко эта комната показалась царской палатой. Огромная неподдельная радость охватила все его существо, когда Груша сказал:
— Садись рядышком, добрый человек!..
— Могу и постоять, милостивый эфенди!
— Сядь, Маринко, сядь! Вот табак. Кажется, ты куришь?
Маринко поднял голову, выпрямился, присел на самый краешек оттоманки и воззрился на турка.
Лицо его было такое благообразное, такое кроткое и ясное: ни дать ни взять — лик святого.
— Мой добрый эфенди! — невольно вырвалось у Маринко.
И он искренне в глубине души предал анафеме и попа, и кмета, и всех сельчан, оскорбляющих такого хорошего человека.
— Э, мой Маринко, мой добрый брат! Не гожусь я для таких дел. Тут подошел бы Му́я из Бога́тича, а не я!..
— Ты хороший человек, эфенди! По-моему, с ними нужно быть построже.
— Как это? — с наигранным удивлением спросил турок.
— Я бы на твоем месте первым делом вразумил попа. Пусть узнает, кто ты есть, — вкрадчиво отвечал Маринко.
— Нет, нет, нет! Я не хочу крови! Я хочу по-хорошему!
— Но, дорогой эфенди, это все равно что бисер пред свиньями метать!..
— Я не хочу крови! Я хочу, чтоб этот народ видел, что я ему не враг! Я хочу жить с ним по-братски!
Маринко жалел турка.
Наступило молчание. Субаша курил свой длинный чубук, ленивым взглядом провожая уходившие вверх кольца дыма. Вдруг он спросил: