– Да, действительно, – ответила Койко, думая, что девушка говорит о зеркале: совершенство поверхности делало эту вещь почти бесценной. – И к тому же это доброе зеркало. А таких немного, Сумомо, – в этой жизни женщине просто необходимо иметь доброе зеркало, в которое она могла бы смотреть.
– О, я имела в виду тот образ, который вы создали, не это, – смущенно призналась Сумомо. – От вашего кимоно до прически, ваш выбор цветов и как вы красите губы и брови – все. Благодарю вас, что вы позволили мне присутствовать при этом.
Койко рассмеялась.
– Надеюсь, что с этим, или без этого, результат оказывается приблизительно одинаков!
– О, вы самая прекрасная женщина, какую я когда-либо видела, – вырвалось у Сумомо. В сравнении с Койко она чувствовала себя деревенской простушкой, неотесанной, неуклюжей, коровоподобной, одни пальцы, локти да большие ступни; впервые в жизни она ощущала в себе недостаток женственности. Что мой возлюбленный Хирага может видеть во мне, спрашивала она себя, совершенно расстроенная. Я ничтожество, некрасивая, ничего из себя не представляю, я даже не тёсю, как он. Я не принесу ему ни лица, ни почета, ни денег, и я уверена, что в душе его родители не одобряют его выбор. – Вы… вы самая прекрасная из всех, кого мне когда-либо суждено встретить! – сказала она, думая про себя: неужели все дамы Плывущего Мира похожи на вас? Даже майко будет поразительно красива, когда вырастет, хотя и не так красива, как ее госпожа! Неудивительно, что мужчины женятся на женщинах вроде меня, чтобы те управляли их домом и рожали им детей, потому что им так легко поклоняться красоте в другом месте, наслаждаться ею в другом месте и, о, гораздо сильнее.
Вместе с искренностью Койко прочла в ее взгляде расстроенность и зависть, которые девушка не могла скрыть.
– Вы тоже прекрасны, Сумомо, – сказала она, давно привыкнув к тому, что производит такой эффект на многих женщин. – Тёко-тян, ты теперь можешь идти, но приготовь все на потом… и проследи, чтобы нас не беспокоили, Сумомо и меня.
– Да, госпожа. – Тёко было одиннадцать лет. Как и с Койко, ее контракт был заключен с мамой-сан дома Глицинии ее родителями-крестьянами, когда ей было семь. Она начнет зарабатывать, когда ей исполнится четырнадцать или пятнадцать. До тех пор, и так долго, сколько пожелает мама-сан, контракт делал маму-сан ответственной за ее содержание и обучение для жизни в Плывущем Мире, а также, если у нее разовьются наклонности, различным искусствам этого Мира: музыке, танцам, поэзии, умению вести беседу или всем сразу. Если майко оказывалась бестолковым или трудным ребенком, мама-сан имела право перепродать ее контракт по собственной воле, но если выбор был сделан мудро, как в случае с Койко, весьма значительные финансовые затраты мамы-сан и весь риск окупались сторицей деньгами и репутацией. Не все мамы-сан были заботливыми, или добрыми, или терпеливыми.
– Ну, беги теперь и поупражняйся с цветами, – сказала Койко.
– Да, госпожа. – Тёко понимала, как ей невероятно повезло, что ее определили ученицей к Койко, которую она обожала, и она прилагала все силы, чтобы та была ею довольна. Девочка безукоризненно поклонилась и, окруженная, как облачком, безудержно рвущимся наружу очарованием, вышла.
– Итак. – Койко взглянула на Сумомо, поражаясь ей, ее прямому взгляду и манерам, ее силе. С тех пор как она согласилась оставить ее у себя пять дней назад, у них почти не было возможности поговорить наедине. Теперь это время пришло. Она открыла в голове потайную ячейку: Кацумата.
О, друг мой, что же вы сделали со мной?
Он подстерег ее, когда она навещала маму-сан в Киото, которая, по просьбе Мэйкин, ее собственной мамы-сан в Эдо, нашла ей прислужниц, массажисток, парикмахершу на то время, что она пробудет здесь. Только Тёко и одна прислужница проделали с ней путь от Эдо.
– Я прошу об услуге всей жизни, – сказал тогда Кацумата.
– Нет, вы не должны! – ответила она, в шоке от того, что видит его, от того, что он решился подвергнуть ее опасности, встретившись с ней украдкой, и от того, что просит о такой услуге: последствия ее обязательно будут ужасными. Единожды получив такую услугу, к тому же человеку нельзя было обращаться больше ни с единой просьбой, и сам просящий оставался потом его неоплатным должником. – Мы договорились, когда князь Торанага Ёси почтил меня своим выбором, что все личные контакты между нами должны прекратиться, за исключением экстренных случаев. Мы же договорились.