Я хмыкнула. Забороть – такое милое слово, как детское.
- Так тебя твоя слабость расстраивает?
- Ну нет…
- Тогда что?
Я молчала.
- Мана? – спросил Ингемар.
Сердце ёкнуло так, что я испугалась.
- Понятно… - он это почувствовал. – Ты только скажи, я что-то придумаю…
- Ингемар, - я оторвалась от него, схватила его руку и заглянула в глаза князю, - пообещай мне, что ни при каких обстоятельствах не станешь ничего придумывать! Обещай, что ничего не сделаешь Мане.
Волчьи глаза были непривычно полны жалости, уязвленности и грусти.
- Я не переживу этого, - добавила я, стискивая ладонь князя.
- Ты бежишь, - только и сказал он. – Почему?
- Я от него бегу. Потому что хочу к нему. А к тебе хочу, потому что… хочу к тебе.
Ингемар погладил мою горящую щеку пальцем.
- Я не хочу причинять ему зло. Мы договорились быть друзьями больше сотни лет назад. И он тогда… помог мне в трудной ситуации, и… даже больше. Я был один и кис в своей печали, а он пришел, и мы стали киснуть вдвоем. Это было так непривычно и приятно. Правда, недолго мы этим занимались – Мана не любит киснуть. Он пережевал свою беду и вылез из болота. И меня за собой вытащил.
- А что с вами было? – может, дело в детях… Хотя нет. На Ингемара это совсем недавно нашло, так что не в детях.
- То дела давно минувших дней, не будем об этом, - князю явно неприятно было это воспоминание.
- Хорошо. Не будем, - покорно ответила я.
Сидели молча минут двадцать. Уже Данила остановил лимузин в моем дворе, а мы все сидели, рука в руке.
- Это кровь, - наконец, сказал Ингемар. – Его кровь в тебе, твоя – в нем.
- О… Это навсегда?
- Боюсь, что да.
Я закрыла глаза.
- Не переживай. Я что-нибудь придумаю, - пообещал он и притянул меня к себе.
Поцелуи Ингемара живительным дождем оросили мою бедную душу.
И, подымаясь на лифте на свой этаж, я совершенно ясно поняла, почему к ним двоим тянет меня. Ингемар – он как свет, благотворный, чистый, прозрачный свет и взывает к светлому же во мне. Но ведь Мана – густая, скрывающая многое тьма, и тянет еще сильнее, потому как во мне самой темнота укоренилась глубоко и разрастается с каждым днем.
Нервно усмехнувшись своим глупым пафосным мыслям, я попыталась отогнать их, ковыляя к своей двери. Сильный ветер хлопал дверью подъездного балкона. Я поморщилась неприятным звукам, меланхолично роясь в сумочке. И тут чья-то рука просунулась в щель между дверью и стеной и остановила безобразие. Сердце ёкнуло еще раз.
С балкона скромно протиснулся Мана. Он пришел как был – в том же бежевом гольфе и ментолового цвета блейзере поверх и черных джинсах. Трость он зажал под мышкой. Курил сигарету, но при виде меня выбросил ее на балкон.
Не сумев подавить тяжелый вздох, я прикрыла лицо рукой.
- Мана… - прошептала я.
Это было похоже на приворот или магию вуду. Хотя, подумала я, магия крови ведь не слабее…
- Пожалуйста, - услышала я его голос, - не гони меня.
Я только собиралась сказать, что ему не стоит тут находиться.
- Не гоню.
Я все еще не могла отнять руку от лица и глянуть на Ману. Он сделал это за меня – обхватил мое запястье пальцами и заставил открыть лицо. Зеленые глаза были серьезны как никогда. Только скользнув сейчас взглядом по лицу Маны, я поняла, как же сильно он впечатан в меня.
- Зачем ждал? – коротко спросила я.
- Ну… - он пожал плечом, отпуская мою руку. – Хотел поговорить с тобой, если ты придешь домой. Или если придешь одна.
- А если б не одна пришла?
- Тогда увидеть своими глазами, что пришла не одна, - он снова дернул плечом.
Выражение его лица не изменилось. Мана испытывающе смотрел на меня, и я отчего-то чувствовала, что ему очень нелегко сейчас. Даже рот раскрывать и то нелегко.
- О чем ты хотел поговорить?
- Впустишь меня?
- Нет.
- Почему?
- Я так непредвзятее буду к предмету нашего разговора.
- Хорошо, - Мана задумчиво запустил пальцы в волосы, разрушая свою прическу. – Помнишь, когда ты уезжала… улетала с отцом в Италию, мы с тобой перемирие заключили на пару минут?
Конечно, я помнила. Кроме того, я помнила и то, как жалела уже в самолете, что мы не заключили это гребаное перемирие хотя бы на одну ночь перед моим отлетом.
- Я… помню, - голос изменил мне, я опустила глаза, чтобы скрыть эмоции.
- Я понимаю, что это может прозвучать смещно… и жалко, - Мана, конечно, отрепетировал эту речь, но все равно ему было тяжело произносить слова, - но в нынешних условиях я не боюсь показаться тебе смешным. И жалким.
- В каких-таких?..
- Ну… - кажется, он перешел к самой сложной части своей речи. – Война. Меня может не стать. Или тебя, не дай бог.
Он впервые на моей памяти таким образом поминал бога.
- Или… - он вздохнул, снова ероша волосы. – Или ты просто уже не будешь со мной.
Я снова попыталась закрыть глаза рукой, но Мана сжал мою ладонь и не дал этого сделать.
- Поэтому я прошу – давай заключим перемирие. В последний раз. На несколько часов. Пожалуйста.
- А… я… - я растерялась. – И что же… Ох.
Он сжимал мою руку до боли и ждал. Мана умел владеть лицом, но я видела, как неестественно застыли мышцы под его смугловатой кожей и как мучительно подрагивает уголок его губ в якобы легкой усмешке.
- И после этого ты меня… отпустишь? – спросила тихо я.
- Я никогда тебя не отпущу, - сказал он. – Просто подумал – ты ведь меня не спросишь об этом и не прислушаешься к моему мнению.
- Тебе не идет быть таким растерянным.
- Повторюсь: в этой ситуации меня не волнует, как я выгляжу и что ты подумаешь обо мне. Я просто прошу это перемирие.
Я так и не научилась доверять ему до конца, да и вряд ли научусь. И верить его словам о войне и последнем разе я тоже не собиралась. Но ведь то был Мана… И если этот раз и впрямь может быть последним… Если его убьют… Нет, нет, не хочу об этом. Не знаю, о чем они там на совете договорились, но это вынудило Ману прийти ко мне. Значит, все серьезно, и даже очень.
- Входи, - сказала я, отпирая дверь.
Была не ночь. Был светлый день, когда Мана сунулся снова ко мне в душ. На этот раз я его не гнала и не отталкивала – сил не было, да и не хотела я этого делать. Сплетясь с ним в объятиях, я ощущала, как сильно мне не хватает этого мужчины. Пело не только тело, пела и душа. И плакала.
А он все глядел мне в глаза, как тогда, в самом начале, когда Фэнел решил убить его, а меня забрать себе. Глядел с отчаянием и нежностью, будто запоминая, и стремился сделать все, чтобы я раз за разом получала все больше удовольствия.
Я не стала противиться, когда он прижался клыками к моей шее…
А когда спустя несколько часов он ушел, я уже спала.
Проснувшись затемно, я потянулась, разминая ноющие мышцы. И рукой наткнулась на лист бумаги, лежащий на подушке рядом со мной.
Развернув его, я увидела ровный крупный почерк Маны. То были стихи. Шокированная, я читала их, не веря глазам своим.
Будь проклят день… не так.
Я счастлив нашей встрече…
Опять не то. Тупик, и нечего сказать.
Весь этот фарс, соперничество, брак,
Все эти жесты, горечь, речи…
Не повернуть назад и боли не забрать.
Осталась пустота в груди, где сердце бьется
Так, как и вроде незачем ему.
Ответов нет на сотни «почему»,
Опять тупик… и ничего не остается.
Моя вина, разодранного глупыми страстями,
Лишь в том, что не хватило сил остановить себя,
Желать любя или любить желая,
И черпая безумие горстями,
Иль удержать, иль отпустить тебя.
Я слов не подберу и доказать сумею вряд ли -
Все, что творил, затем лишь, чтоб не дать тебе уйти,
Но вот закрылась дверь и хОлодно – последнее «прости».
Дыханье задержать и сделать вид, что все в порядке