Когда смерть всегда так близко, не думаешь о том, как выжить. Думаешь только об этой самой смерти, о том, почему ты обречен бояться и видеть ее постоянно.
- Гайя, ты бояться не должна, - услышала я спокойный тихий голос отца. – Ты не умрешь. Никто не безумен настолько, чтоб убивать дампира.
- То есть, ты все же думаешь, что мы имеем дело с вампиром? – истолковала по-своему я его слова.
- А если и нет, то медики не убьют смертную тоже.
Я хотела сказать, что вампирскую подстилку еще как убьют, только еще помучают перед смертью, однако Гай будто читал мои мысли.
- Если ты убедительно сыграешь несчастную, засосанную до полусмерти жертву – не тронут, уверен.
Конечно, он не читал мысли. Когда ты живешь так долго, всё для тебя становится открытой книгой. И все. Это Гай мне сказал когда-то, в наши счастливые полгода вместе. Так странно. Совсем недавно это было, а мне кажется, что с тех пор, как Гай катал меня на качели в парке в Римини, ужинал со мной в старинном ресторане в Милане, выбирал придирчиво одежду для меня в Париже, прошло несколько лет.
- А ты сыграешь? – вдруг после продолжительного молчания спросил он. – Пообещай мне, пожалуйста, что сыграешь.
Когда-то он просил меня делать все, что угодно, лишь бы выжить. В ответ на мое «Есть вещи пострашнее, чем смерть» он резко оборвал меня, велев никогда больше не произносить подобные глупости.
- Нет таких вещей, запомни. Пока ты живешь – ты, черти б меня побрали, живешь и можешь что-то сделать. Никто из тех, кто был на иных планах, не знает, что бывает с теми, кто умер в нашем мире. Нет никаких подтверждений того, что есть жизнь после окончательной смерти. Так что живи, Гайя, - вкрадчиво, заглядывая мне в глаза, сжимая до боли мои плечи, сказал тогда Гай. И я в первый и последний раз видела его таким. – Живи и делай все возможное, чтобы выжить.
- Разве с годами не устаешь от жизни? – ляпнула я тогда. Не слишком умно, но это же я. – Я слышала от вампиров постарше, что это порядком надоедает.
Глаза Гая умеют сверкать. То есть, по-настоящему я не видала такого, только в книгах читала. У вампиров глаза порой отливают алым – когда они кормятся, в основном. А вот у Гайя глаза действительно на миг становятся яркими, как ртуть или серебро.
- А от меня ты такое слышала когда-нибудь?
- Нет…
- И не услышишь. Я получил много уроков, уже даже будучи 2000-летним, и один из них, недавний совсем, таков, - Гай тогда коснулся губами моего лба, - если бы я в середине двадцатого века погасил свет для себя, как вынуждали обстоятельства – то не увидел бы высадку человека на Луну, Интернет и авто, обогнать которые даже вампиру не под силу. И тебя бы не увидел.
Вспомнив все это, я ужасно расстроилась и расчувствовалась. Больше всего на свете сейчас не хотелось выпускать Гая из своей осьминожьей хватки. Для верности я ногой обхватила колени отца.
Моя любимая подруга Ляля любила говаривать, что никто не гладит по голове так, как мама, и я переняла эту фразочку от нее. К сожалению, испробовать, так сказать, на ощупь прикосновения Анны Александровны Антонин я никогда не могла, точнее, не помнила. Лариса, моя единственная мать, умела и утешать, и выписывать люлей очень основательно. Папа Валера понимал и не осуждал никогда, и до сих пор остается для меня самым добрым, чутким и понимающим, от его прикосновений и родительских ласк оставалось послевкусие, наверное, ничуть не хуже того, которое могла бы дать моя белокурая мама.
Но ничто не могло сравниться с прикосновениями и объятиями Гая. Он был лучшим, что со мной случилось, и мне не зазорно вовсе, что лучшим мужчиной в моей жизни является мой отец. Может, это инфантильно и глупо, но… И сейчас, обнимая его изо всех сил и всеми конечностями, я с ужасом осознавала, что даже моя крепкая хватка и моя самая горячая любовь не смогут защитить Гая от неведомой угрозы, нависшей над ним.
Дарио на балконе простоял часа три, наверное. Когда он вышел, наконец, у нас как раз были гости. У меня нечего было есть, пришлось заказать пиццу, Гаю же – позвонить по номеру человека, поставлявшего вампирам здоровых молодых людей. Пока я заказывала пиццу с копченостями, пармезаном и помидорами, Гай заказывал себе «девушку лет двадцати трех». Непритязателен он всегда был, это я помнила еще с тех раз, когда Гай закусывал людьми при мне во время наших европейских вояжей.
В крупных городах у Гая были свои поставщики, знавшие его вкусы: молодые женщины от 20 до 25 лет, здоровые, непьющие и некурящие. Мой отец всегда был (при мне, по крайней мере) сдержан и обходителен с «едой». Он не мучил и не пользовался ими в других целях. Поев, всегда сразу же отправлял восвояси, даже если – о, очень часто! – они высказывали желание остаться.
Лишь пару раз Гаю приходилось довольствоваться парнями, и совсем уж редко – выходить на охоту. После охоты отец всегда возвращался в приподнятом настроении, из чего я сделала вывод: он сдерживается при мне, не желая огорчать или травмировать свою «кошечку». Наверное, во время охоты он не ограничивался лишь питанием.
Заказав для себя обычную еду, Гай особо оговорил еще одного смертного: ростом 170-175, 25-28 лет, светловолосого и голубоглазого, желательно гея или би. Добавил, что платит по тройному тарифу. Я хотела спросить, зачем это… но потом поняла: для Дарио. Наверное, погибший Макс Лихтенштейнский был типичным представителем арийской расы – ну, разве что ростом не вышел.
Итак, Дарио присоединился к нам, видимо, окончательно приведя голову и чувства в порядок. Выйдя к нам, Дарио не спешил надевать какую-то из масок. Однако он быстро оценил меня, грызущую кусок пиццы, Гая и миловидную дебелую румяную блондинку рядом с ним – ну, и блондина с голубыми глазами, смотрящего на него с щенячьим каким-то восторгом.
От меня не укрылся ни благодарный взгляд Дарио, брошенный на моего отца, ни короткая, но теплая улыбка Гая.
Я была более-менее привычна к тому, что вампиры трапезничают при мне, однако некоторые стеснялись – вот как Гай и Дарио. Хотя с Дарио я, пожалуй, хватила лишку. Он так смачно закусывал пареньком, сминая в ладонях его ягодицы, что застеснялась уже я. Попрощавшись с отцом, я отбыла в свою комнату. Тем паче, после закусона родитель мой собирался навестить Ингемара, так что мешать Дарио и его еде не хотелось.
Сон пришел почти мгновенно, но сон тревожный, неровный, насыщенный красками и эмоциями. Мне было страшно: казалось, что я уже не различаю Бездну и сон. Снилось, будто Ингемар оказался главой медиков, и я стала заодно с ним. Я чувствовала злорадное удовлетворение от того, что фактически сама оказалась на вершине той загадочной пирамиды, такой желанный покой, счастье, желание по отношению к Ингемару… А потом выяснилось, что Ману нужно убить. И убить придется мне, так как я могу к нему ближе всех подобраться. Оказалось, что почти все вампиры Киева против Маны и хотят его смерти.