— Что я должна услышать? — ответила Галя, стараясь придать голосу теплые оттенки.
— Тук-тук-тук. Трам-там-там. Трах-бабах. И снова… И опять…
Галя прислушалась. Кроме шумного дыхания Лиды — ничего, ни единого звука.
— Я ничего не слышу.
Лида подошла вплотную, присела перед ней, положила свои руки ей на колени.
— А теперь? Неужто ты ничего не слышишь? Не чувствуешь?
— Ничего, — ответила Галя, не отрывая взгляда от ее бледного, будто выстиранного с щелоком лица.
— Ты не слышишь? Моя самая близкая подруга! Не обманывай. Ты должна слышать. У меня такое чувство, что мое сердце как мяч. Большой, горячий. Таким мячом, мы играли в детстве. Подбросишь — мяч бух о стенку, гулко так, громко. Тук, тук, тук.
— Я не понимаю тебя.
— Я себя тоже не понимаю. Я вообще больше ничего не понимаю.
Лида встала с колен и быстрым шагом пошла к выходу. Некоторое время она постояла перед закрытой дверью.
Лида вдруг резко обернулась. В лице решительность — будто перед прыжком.
— Кузина прислала открытку. Хочешь посмотреть?
Порывистым движением она достала из кармана плоский прямоугольник картона, протянула Гале.
На открытке были изображены два херувима, держащие в руках золотистый свиток с надписью «Желаем счастья».
— Миленько, — выдавила из себя Галя.
— Прочти.
— Послание на французском?
Лида перевернула открытку, и Галя заметила, что текст написан по-русски.
— С каких пор ты перестала понимать кириллицу?
— Я не читаю чужих писем, — раздраженно сказала она.
— Не говори так! Ты не чужая, ты посвященная. Читай! Пожалуйста…
Галя пробежала глазами по строкам. Ничего необычного, стандартное послание от родственницы. Кто-то вышел замуж, кто-то отправился в путешествие. И подпись: «Целую, обнимаю, любящая тебя твоя кузина Лера, отныне и вовеки Левицкая».
— Разве можно так? — Лида выхватила открытку и вдруг одним движением разорвала пополам, бросила под ноги, начала топтать. — Ложь, ложь, ложь… Кругом одна ложь! Как она могла со мной так поступить! — кричала она. В этом яростном крике слышалось желание избавиться от переполняющей ее боли, необходимость протеста. Лида неистово, как беспомощный в гневе ребенок, топала ногами и продолжала кричать, — Это несправедливо. Нечестно. Что мне теперь делать? Как жить? Я сойду с ума… Помоги мне. Помоги!
Чтобы избавиться от неловкости и прекратить ее истерику, Галя привлекла Лиду к себе и ощутила, как гулко и часто, с перебоями бьется ее сердце.
— Я слышу, Лида, слышу, — торопливо заговорила она, — я слышу, как стучит твое сердце. Тук-тук-тук-тук… Да-да, наверное, как детский мячик.
— Не могу я так больше, не могу…
По впалым щекам одна за другой покатились крупные слезы, нос распух и покраснел, отчего Лида стала похожа на грустного клоуна.
— Давай не будем плакать, — с чувством превосходства спокойного человека сказала Галя. — Я тебя провожу в твою комнату. И не волнуйся, это вредно. Успокойся, пожалуйста.
— Да-да… Успокоиться?.. Да-да… — Губы Лиды еще дрожали, но поток слез иссяк. — Я успокоюсь. Да-да… несомненно. Я чувствую, я успокоюсь… Нетрудно, совсем нетрудно. Спокойна, я совсем спокойна. Что случилось? Совсем ничего… ничегошеньки. Я тут, она там. Пусть будет так, как будет. Я ни при чем. Кто меня, больную, станет спрашивать?..
Это невнятное бормотание вывело Галю из себя.
— Что случилось-то, расскажи толком? То ревешь белугой, то блеешь овцой. Ничего не поймешь.
— Не поймешь… Ты не поймешь. Я тебе доверилась, а ты… Ты такая же, как они! — Глаза Лиды вспыхнули гневом. — Вы все меня предали, все, все, все… Не хочу тебя видеть больше. Никогда! Ты тоже свой нечистый глаз на Мишеля положила, угадала, кто на фотографии самый лучший. Я здесь почти год и никому не нужна. А ты только приехала, и все мужчины вокруг тебя, как пчелы на мед. Как будто я не заметила, как мсье Жилетт тебе глазки строит, все норовит то ручку подать, то за локоток поддержать. И молодой француз… как его? Мамаша все рядом с ним квохчет… Только на тебя и пялится, вот-вот дырку протрет. Ты — ведьма, хоть и ангелом прикидываешься. Ненавижу тебя больше всех, ненавижу.
Как только дверь с шумом захлопнулась, Галю охватили нестерпимая тоска и желание скрыться, убежать, закрыться от ощущения угрозы. В ее груди словно встала стена, и она не могла набрать достаточно воздуха, чтобы восстановить дыхание. Она задыхалась. Ее спина, грудь, лицо мгновенно покрылись потом, и она почувствовала ненависть к Лиде, которая своей истерикой вызвала этот приступ, к себе, к своему телу, к Богу, который допускает страдания.