Я потерял сознание, но ненадолго. Очнулся, лежа на том же месте, только голова покоилась на коленях сидящей Таны. Она вытирала мне лицо и волосы влажным платком и как заведенная повторяла одно и то же:
- Лучше бы я... Лучше бы меня...
Боль и отчаяние в ее голосе, искреннее желание самопожертвования шли из глубины души, от самого сердца, но мне до этого не было никакого дела. Не на нее, а на меня из трухлявой лианы посыпались акартыши, и поменять нас местами не мог никто и ничто. Не признавал я сослагательного склонения, и все эти "абы да кабы" ничего, кроме раздражения, у меня не вызывали.
Кванч торопливо расстегивал на мне комбинезон, одновременно освобождая от пояса и портупеи. Аборигены Аукваны незнакомы с одеждой, поэтому получалось у него весьма неуклюже. Я приподнял голову.
- Что ты делаешь? - спросил я проводника, с трудом соображая. Обожженное аммиаком горло саднило, тело было ватным, чужим, мысли ворочались тяжело, как жернова.
Кванч прекратил расстегивать комбинезон и виновато заморгал.
- Так акартыши... - пролепетал он.
Откуда-то из глубины заторможенного сознания медленно выплыла информация об этих насекомых. Для животного мира Аукваны они не представляли никакой опасности, но вот для людей... Хитиновая пыль панцирей, натирающаяся у взрослых особей между сочлениями, обладала прогрессирующей паразитивно-регенеративной функцией, обусловленной высокой биохимической активностью свободных радикалов. Попадая на поврежденные участки кожи или слизистые оболочки, она легко внедрялась в клеточную структуру организма человека и, изменяя биоэнергетические потенциалы, начинала строительство клеток хитина из "подручного материала". Перерождение клеток происходило с невиданной скоростью и получило мрачное название: скоротечная саркома Аукваны. За три-четыре дня живой человек превращался в хитиновую мумию, и единственным средством, способным нейтрализовать свободные радикалы хитиновый пыли, был аммиак. Но только в том случае, если пыль еще не проникла в поры кожи...
Я оттолкнул Кванча, сел и начал самостоятельно расстегивать комбинезон непослушными пальцами. На случай прямого контакта с акартышами инструкция настоятельно рекомендовала избавиться от одежды и принять душ из слабого раствора аммиака.
Тана протянула руку, чтобы помочь, но я отстранился.
- Хватит одного зараженного, - сказал я, еле ворочая непослушным языком. Происходящее воспринималось заторможенно и отстраненно, как будто сознание наблюдало за телом со стороны и с трудом управляло им. Организуйте лучше душ...
Пока я раздевался, Кванч вырубил трехметровый отрезок полой лианы, проткнул толстую стенку корня-насоса и вставил в дырку конец импровизированного шланга. Из другого конца толчками забила пресная вода.
- Мы готовы!
- Сейчас... - пробормотал я, снимая ботинки с самоцепляющимися подошвами, в которых можно ходить даже по потолку, и выбираясь из маскировочного комбинезона. Ногой отодвинул одежду и обувь в сторону и поднялся. Меня шатнуло, но я все же удержался на ногах.
- Начинайте, - вяло скомандовал я, рефлектор-но зажмуриваясь. Слизистую носоглотки обожгло настолько, что вряд ли когда смогу различать запахи, но это, как говорится, полбеды - попадание аммиака на сетчатку грозило полной слепотой.
Кванч направил на меня струю опресненной манграми воды, а Тана начала распылять в нее из баллончика аммиак. Холодный душ в жарком пекле тропиков Аукваны сам по себе приятная вещь, к тому же, учитывая мое состояние, помогал прийти в себя. Так бы и стоял. Вечно.
- Хватит аммиака, - наконец сказал я, - обмывайте чистой водой!
Поворачиваясь под струей, промыл глаза, основательно прополоскал носоглотку и попытался откашляться. В легких сипело, хрипело, обожженная трахея вызывала ощущение вставленной в горло жесткой трубки, и ничего у меня не получалось.
Внезапно Кванч отвел шланг в сторону и поднял вверх тонкую длинную руку.
- Тихо! - предостерегающе шикнул он и застыл, прислушиваясь. Только он мог различить в какофонии птичьих голосов мангрового леса посторонние звуки. - Егеря летят... Уходим! Быстро!
Он выдернул полую лиану из отверстия в насосном корне, залепил дырку древесным варом и юркнул в заросли нижнего яруса мангров.
- За мной!
С трудом соображая, зачем нужно бежать, я замешкался, и Тана подтолкнула меня в спину. И только тогда я устремился вслед за Кванчем, больше доверяя стадному инстинкту, чем заторможенному сознанию. Бег босиком по осклизлым корневищам гигантских мангров давался с трудом, ноги то и дело разъезжались, меня мотало из стороны в сторону, и если бы не Тана, поддерживавшая под руку, я либо сорвался бы между корней в болото, либо переломал ноги.
Сзади с шипением ухнуло, в спину ударила жаркая волна, и лишь тогда я понял, в чем заключалась опасность. Егеря Лиги защиты, возможно, разумных животных не церемонились с браконьерами, на период появления птенцов ногокрыла ставя всех трапперов вне закона и устраивая на них беспрецедентную охоту, словно на хищных зверей. Егерей не интересовало, что я охотился не на птенцов, а на взрослого ногокрыла-имаго, - они вначале стреляли, а затем разбирались, в кого. Если от траппера после плазменного удара что-нибудь оставалось.
- Погоди... Погоди... - задыхаясь от бега, попросила Тана. - Да остановись же!
Из последних сил она дернула меня за руку, и я, с трудом удержавшись на ногах, остановился.
- Сейчас... Сейчас... - Тана лихорадочно зашарила по карманам. - Надо накидку... Они видят тебя на тепловом сканере...
Она выдернула из кармана пакет, разорвала его и набросила на меня саморасправляющуюся пелерину, экранирующую инфракрасное излучение. Накидка тут же начала облегать тело, и пока ее структура еще находилась в аморфном состоянии, Тана быстро провела рукой по моему лицу, освобождая от ткани глаза и рот. Будто нос ребенку вытерла.
- Чего застряли?! - заорал Кванч, выныривая перед нами из зарослей. Быстро за мной!
Он схватил меня за руку и увлек в заросли. И не успели мы сделать нескольких шагов, как то место, на котором только что стояли, превратилось в огненный столб.
Около часа мы с максимально возможной скоростью петляли по мангровым зарослям, чтобы высадившиеся с птерокара егеря не смогли взять след. Ведущий нас Кванч то и дело растворялся в рябящей в глазах ржаво-зеленой кипени сельвы, затем возникал из зарослей то слева, то справа, менял направление, затаскивал нас на средний ярус леса, где приходилось прыгать с ветки на ветку, вел мелководными болотами и все время поторапливал.