Общий штурм!
Планета Казачок. 6 ноября 2189 года.
Где–то над 4–м укрепрайоном.
03 часа 46 минут.
Когда кресло–катапульта выстреливается из «утюга», когда вместо тесноты отсека перед глазами вдруг распахивается сине–белый простор, а внизу открывается отчетливый, словно компьютерная голограмма, рельеф местности — это все–таки миг свободы!
Вот и кресло отщелкивает свои зажимы, кувыркается уже где–то внизу, создает таким образом дополнительную ложную цель для самонаводящихся боеголовок… Вот включились гравидвижители брони, и ты паришь этаким орлом–соколом, ошалевшим от переизбытка направлений и скользящей неуловимости горизонтов…
Впечатляет, конечно. Можно сказать — пьянит, как вино. Лично я предпочитаю любой выдержанной кислятине простое ячменное пиво, но это уже дело вкуса…
Только через некоторое время все–таки начинаешь соображать, что ничего по сути не кончилось, ничего даже толком не начиналось. Сине–голубой простор, свободный полет, рельеф с высоты — все это достойно пера поэта. Но вокруг зона боевых действий, что уже, безусловно, проза. А чрезмерность открывшихся направлений тоже весьма обманчива, в небе, если глянуть внимательнее, опасно, тесно и неуютно. Тут и там вспухают грязные клубы разрывов, особое серебристое мерцание воздуха выделяет воздушные воронки гравиловушек, блекло–голубые, почти невидимые ленты лазерных импульсов неторопливо нащупывают цели. К тому же грязно–серые стрелы акул, этих умных сухопутных торпед, уже устремились вверх, уже расходятся веером и принюхиваются скособоченными рылами обстоятельно и неспешно, словно бы осознавая свою немалую социальную значимость в тротиловом эквиваленте.
«Жаворонки», «вороны», «синицы», «совы», «Карлсоны» и «серебряные дожди» — все эти автоматические корректировщики, министанции, воздушные мины, искажатели, автономно движущиеся установки, передатчики импульсов — тут как тут. Словом, все многофункционально–техническое безобразие жужжит, гудит, грозит, пугает, бесится, самонаводится, концентрирует импульсы и, наконец, взрывается со мстительным удовольствием так, что злорадный посвист осколков пробивается даже сквозь защитные фильтры гермошлема.
Пусть шлем исправно приглушает звуки, делая их похожими на ласковый летний дождик, шуршащий по крышам и барабанящий по водостокам, но мне, например, и без озвучки понятно, с каким оглушительным грохотом взрывается неподалеку крылатая галоша еще нераскрывшегося «утюга», наткнувшись в развороте на стрелу «акулы».
Белая, слепящая вспышка и сразу, через долю секунды, следующая, багровая! Словно бы лохматый, набухший гриб взрыва не выдерживал собственной ненависти. Это детонируют боезапас десанта и топливо, и, значит, еще двенадцать солдат строем отправляются рапортовать о прибытии Петру–апостолу перед вратами загробного мира…
Тесное небо. Наполненное, как стоянка перед супермаркетом в день распродажи. Неповоротливые, раскоряченные «гробы», булыжники «утюгов», уже катапультировавшаяся пехота, рассыпавшаяся в синеве темными бородавчатыми пятнами. Вспышки, искры, разрывы, вездесущее серебристое мерцание, жирные клубы дымов. Неподалеку, я вижу, загорелся еще один «утюг», но успел раскрыться, десантники отстреливаются от него прямо через огонь…
Конфедераты — молодцы все–таки! Жалеют людей, их пояса защиты сплошь автоматизированы. Последнее время это стало особенно заметно, их хитрые системы не берут никакие перекодировщики. Нашим военспецам до них, как барану до толкования Библии…
А кричали — дикие, дикие, лаптем щи хлебают, портянками самогон занюхивают…
Я вижу, кто–то из бронедесанта наткнулся прямо на «гайку», и та плющит его настолько быстро и неуловимо, что глаз не успевает уследить за превращением брони в изначальную форму заводского проката. А вот снижающихся солдат нащупывает невидимый палец лазера, вспыхивает одна броня, вторая, третья… Лазерные лучи–импульсы почти не видны, и факелы в небе вспыхивают как будто сами собой. Я замечаю, высоко на головой «дальнобои» подшибли сам «гроб», и тот дергается, судорожно пытается задрать тупорылый нос и все равно сваливается к земле, кренясь набок.