— Более–менее, — сдержанно ответил я. — Скорее более, чем менее… Ты что, раньше сталкивался с Дицем?
— Первый раз вижу, — отверг Кривой. — Так он здесь главный гад? Или есть еще кандидаты?
Вадик уже высморкал кровавые сопли и теперь ощупывал челюсти. Два зуба майор ему точно вышиб, еще несколько шатались и оставались в челюстях под вопросом.
— Самый главный, — подтвердил я. — Однако крепко он тебя.
— Ничего, не барышня, случалось и похуже… Когда–нибудь я его убью! Постараюсь как можно скорее, но как получится, — доверительно сообщил мне Вадик.
— Тогда становись в очередь.
— А я без очереди, — нахально заявил Кривой. — У меня три ранения и четыре контузии, мне льготы положены. Я его первый убивать буду.
— Обещаешь?
— Зачем? — удивился он без намека на юмор. — Один раз сказал — хватит. Болтать не люблю, ты же знаешь, Кир…
Хватило. Видимо, наш разговор в курилке подслушали, и кто–то из тайных стукачей доложил комбату.
В сущности, подобных угроз всегда звучало немало, комбата в батальоне любили искренне, как гвоздь в ботинке. В кулуарах это время от времени прорывалось. Но на этот раз Диц прореагировал. Может, внимательно ознакомился с личным делом бывшего старшего сержанта Повстанческой армии Усть–Ордынки и сержанта коммандос армии СДШ.
Диц всерьез взялся за воспитание новичка. Можно сказать, их взаимность началась с первой встречи, а потом продолжилась. Меня самого комбат тоже не слишком жаловал, тоже ломал, когда я появился в батальоне, но настолько все–таки не свирепствовал. Полагаю, здесь имел место не просто антагонизм надзиратель — штрафник, нечто большее — изначальное, интуитивное неприятие. Майор сразу и окончательно невзлюбил Кривого, и нельзя сказать, что Вадик не разделял его чувств.
* * *
Я помню, за тот спокойный месяц в казармах на Сахаре Кривой лишился еще нескольких зубов, заработал перелом переносицы, запястья, несчетное количество гематом и похудел килограммов на десять. Стал совсем тощим, один заострившийся нос и нахальные, как прежде, глаза. Из нарядов он практически не вылезал, а из «особого» карцера его несколько раз выносили без сознания.
Диц занялся ломкой Вадика со свойственной ему методичностью расчетливого садиста. Примерно так же, как гроссмейстер занимается интересной и трудной партией, основательно обдумывая каждый следующий ход. Мне часто приходило в голову, что комбат вообще не рассматривает штрафников как людей или солдат. Скорее, как хищных зверей, которых нужно укрощать сразу. Кнутом, разумеется, без всякого пряника — хищники не едят сладкого. Подробнее объяснить не возьмусь, я все–таки не силен в психиатрии. А психопатология командного состава — это вообще темный лес, «терра инкогнита» уставных джунглей. Я понимаю, что уделяю Дицу слишком много внимания, не стоит он того. С другой стороны, именно на нем замыкается жизнь и смерть пятисот человек, именуемых в штабных сводках 14–м отдельным штрафным батальном «Мститель»…
В общем, ситуация складывалась безрадостная. Оба уперлись, только один — из последних сил.
Помочь Вадику я не мог. Никто не мог. Его упрямство — это тоже нечто. Мы с Иглой уже всерьез начали прикидывать, как выручить боевого товарища, свернув Дицу шею где–нибудь в темном углу. Средство, конечно, слишком радикальное. По последствиям — абсолютно катастрофичное. Вполне могут расценить как массовые беспорядки. Штрафбат — это еще хуже, чем армия, офицер–воспитатель здесь и царь, и бог, и абсолютный хозяин. Если не найдут виновных, за его смерть расстреляют перед строем каждого десятого или пятого. Если найдут, подозреваю, — тоже. Плюс виновных.
Но хотя бы помечтать…
В общем, не знаю, сколько бы еще протянул Кривой, если бы не приказ об очередной высадке. Батальон подняли «в ружье» и погрузили в транспортники. Двинули на операцию.
За пять дней пути бывший сержант хотя бы отоспался, отъелся и залечил под корабельным медаппаратом ушибы и повреждения костей. Время в транспортнике перед высадкой — это законный отдых. Согласно всем уложениям космофлота. В это время даже штрафников не трогают, на корабле летуны — единственные и полновластные хозяева. А какой–нибудь мелочи (типа пехотных офицеров–воспитателей) сразу предлагается сопеть в две дырки, изображать ветошь и не отсвечивать. Флот всегда был силен традициями, главная из которых — стойкое презрение ко всем не флотским, кто не глотает парсеки так же жадно, как болельщики глотают пиво на матче «Красных быков».