Знакомая песня, этакий навязший за тысячелетия мотивчик…
Убиваем, убиваем, а рая все нет и нет…
Чувствуя перед собой шершавую надежность скалы, я втыкаюсь шлемофоном в камень, словно этот машинальный жест может охладить горячий лоб. Прикрываю глаза, все еще слезящиеся от недавней вспышки снаряда–зажигалки.
Устал все–таки, если б кто знал, как я устал… И, похоже, защитные фильтры шлема окончательно разрегулировались от ударов, срабатывают теперь с задержкой. Каждая вспышка разрыва обжигает сетчатку глаз и только потом затемняется фильтрами.
Но бог с ним, с забралом, дисбаланс фильтров — не самая большая проблема.
* * *
— «Ромашка–1», я — «Одиннадцатая», — вызвала меня по взводной связи Игла. — Что делать будем, командир?
— Ждать! — коротко приказал я.
— Чего?
— Второго пришествия!
— Обнадеживает, — так же лаконично ответила она. — Значит, время есть.
— Ты думаешь? — встрял Кривой. Этот, конечно, каждой бочке затычка.
— А если какая паскуда будет издеваться над гневом божьим, то лучше бы ему, нехристю, на свет не родиться! — конечно же, возник Пастырь. — Как говорил Зельфер–пророк: «Бойтесь гнева Божьего, дрожите перед Судом Последним, как лист под ветром! Ибо небо разверзнется, и земля вспучится, и вода обратится в кровь…»
— И что дальше будет? — заинтересовался Вадик.
— Кердык тебе будет, Кривой, — сообщила Игла.
— Только мне? И стоило огород городить? Из–за одного меня?
— Ничего, ничего, все получат, никого не забудут, — туманно пообещал проповедник.
Вот и поговорили…
Да, подобные апокалиптические обещания Зельфер–пророк раздавал щедрой рукой, мысленно подтвердил я.
За что всегда уважал религиозных деятелей — так это за категоричность мышления. Хотя и разверзнутым небом, и вспученной землей, и кровью вместо воды солдат бронепехоты удивить трудно. Сейчас человечество вообще перестает трепетать перед планетарными катастрофами. Их мы и сами научились устраивать, без всякого высшего гнева. Пора бы ведущим религиям сменить страшилку и перейти на что–то более глобальное, пришло мне в голову. В галактических масштабах. К примеру — конец не только звездной системе, а целой Галактике разом…
И снова — долгое, томительное ожидание неизвестно чего. Непрерывное пулеметное тявканье с нервными щенячьими взвизгами.
Привалившись к камню, оставаясь с закрытыми глазами, я почему–то почти явственно представил себе подобного щенка — нескладного, широколапого и по–детски пушистого… И нарядный деревянный забор, и вальяжную кошку–любимицу, перекормленную до ленивой зевоты. И уж как завершение идиллии — аккуратные домики, кокетничающие свежей краской. Ухоженные газончики–садики–полисаднички, лучи заходящего солнца, бликующие на полировке припаркованных гравимобилей — словом, вся эта расслабляющая картина спокойного буржуазного пригорода, где время течет от свадеб до дней рождения с обязательными барбекю и очищенным слабоалкогольным пивом…
Однажды, пару лет назад, будучи в длительном отпуске, я пил пиво именно в таком пригороде, честно давился «очищенным, осветленным, пастеризованным», пока «папик», хозяин дома с прилегающей лужайкой, не утянул 0,7 сорокаградусной из–под самого носа «мамика». Он, помню, развеселился сразу после второго стакана, поплыл быстро, шумно и агрессивно, но «мамик» справилась с ним на раз–два, как сержант с новобранцем…
Милые, в сущности, люди. Очень старательно принимали у себя в доме «господина фронтового офицера» в рамках программы «Посильная помощь нашим защитникам». Только нудные очень. Наверное, я показался им таким же скучным. На прощание мне деликатно намекнули, что я не слишком общителен. Нет, они все понимают, конечно, все–все–все понимают… Война–война, она никого не щадит…
Вряд ли сами сформулировали. Наверняка прочитали в какой–нибудь патриотической брошюрке.
У меня вот никогда не было такого пригородного домика с ярко–полимерной раскраской и кредитной историей длиною в жизнь. Как не было ни любящей жены, ни розовощеких детишек, для которых папа все равно остается самым любимым, хоть он с треском завалил очередное собеседование на должность старшего менеджера, за что мама его до сих пор ругает.