— Что говорите, ваше благородие? Не расслышал? — водитель заметил его улыбку.
— Ничего не говорю.
— Понял, ваш бродь.
Гравимобиль по–прежнему несся над темными холмами. Примолкший Зимин потихоньку прибавлял скорость, играя пальцами на полукруглом штурвале и равномерно, ритмично подергивая головой. Словно говорил что–то про себя. Или — напевал?
— Зимин! — позвал водителя есаул.
— Я! — по–уставному откликнулся тот.
— Ты не гони все–таки, не на гонках. Демаскировка, понимаешь…
Договаривать он не стал, сам понял, как глупо звучит. Зимин, бывший спортсмен, гонщик на малогабаритках, вел обычный армейский гравимобиль мягко и ловко, как дорогую навороченную модель класса «люкс». Уж кто–кто, а он за штурвалом в подсказках точно не нуждается.
— Ладно, впрочем, рули как знаешь, — буркнул Семен, словно бы сознаваясь, что не прав со своими наставлениями.
Он же не Дегтярь, чтобы учить ученых, портя и мотая им нервы.
— Слушаюсь, ваш бродь! — отчеканил водитель, не отрывая хищных, по–восточному раскосых глаз от лобового стекла.
Обиделся все–таки, хотя виду не подает, понял есаул. Гордый… Ну и пес с ним! Все вокруг гордые, все обижаются почем зря! Только он, комбат–5, должен лавировать без конца, как дерьмо под парусом, дорвавшееся до фарватера.
Собачья, в сущности, должность — комбат в укрепрайоне. Поссоришься с Дегтярем — прикрутят снабжение, а не поссориться тоже нельзя, ибо мера терпения, как говорится, вычерпана почти досуха… То ли дело раньше, когда он командовал мобильными установками в летучем отряде…
Стоило ли получать повышение и четвертую капитанскую звездочку на погоны? Еще задумаешься, еще пожалеешь…
Эх–ма! Жизнь — жестянка, которая тянется за хвостом собаки, как сказал кто–то из древних классиков. Поэтому самое разумное, что с ней можно сделать, — это завалить в кабак и налить ее до краев чем покрепче…
Вот это — самое трезвое и здравое понимание действительности! — в который раз рассудил есаул.
* * *
Степь кончалась, гравимобиль приближался к Скалистым горам, уже выступившим над горизонтом чуть заметной туманной дымкой. Рельеф тоже неуловимо менялся, тут и там начинали попадаться скалы. Щербатые, как плохие зубы, они выступали из земли, словно бы вытягивались из нее. Пролетая рядом, есаул видел неровные пятна подпалин, рассыпанные по каменно–морщинистой поверхности.
Многие скалы казались перекошенными, словно тоже плавились и текли от чрезмерных температур. Так, похоже, и было.
Между скалами да на минимуме высоты — от водителя требуется максимум внимания.
Семен еще раз глянул на урядника, на его острый, напряженный профиль и отвернулся к боковому окну. За стеклом все так же бежала гарь.
Да, ни единой живности, ни травинки, только пепел… Была у него семья — от нее тоже пепел… Остается надеяться, что хотя бы не мучились…
«Но нет, отставить! Об этом нельзя, это — запретное!» — одернул себя есаул. Думать об этом сейчас — значит, быстро и верно сходить с ума, в этом он уже убедился. Со стаканом самопляса в руке — еще ничего, с ним — легче. А без него — точно сбрендишь на раз и два… Интересно, старшина брагу уже перегнал? Небось перегнал! Если командир батареи почти полдня пребывает в отсутствии наличия (как сказал бы Дегтярь), слушая и постановляя в зубовном скрежете, Дед просто не мог не воспользоваться такой разлюли–малиной…
— А вот что хочу спросить, ваше благородие, у вас в ушах ничего не гремит? — вдруг подал голос Зимин.
— В каком смысле? — задумавшийся офицер не сразу понял вопрос водителя.
— Ну, в этом самом… — пояснил водитель. — Ну, как будто гул в ушах…
— Не понял?
— Да я и сам что–то не разберу, ваш бродь. Не пойму… Вроде есть, а вроде бы нет… Знаете, как в горах бывает, когда лавина стронулась, но еще где–то далеко. Вроде бы не слышно пока ничего, но внутри как будто что–то уже вибрирует, вроде как давит на уши… Я, ваш бродь, в молодости одно время увлекался неадаптированным альпинизмом, не один месяц провел в горах, так вот очень похоже…
— В молодости? — хмыкнул есаул, почему–то зацепившись именно за это слово.
Если двадцатишестилетний Зимин высказывается о молодости в прошедшем времени, то что говорить ему, недавно распечатавшему четвертый десяток?
— А сейчас ты старый, что ли, стал? — добавил он через некоторое время, скептически скосив глаза на водителя.
— Ну, не старый, конечно. Но — поживший, — невозмутимо отозвался Зимин. — Уже три года как в армии, а кажется, что все тридцать, ей–богу. Война — она быстро старит, что и говорить…