Нет, вроде бы ничего настораживающего…
* * *
Гравимобиль тормознул резко, быстро, сразу завалился на левый бок и вздыбился от избытка разгона. Есаул инстинктивно вцепился в сиденье, лязгнул зубами, больно прикусил от неожиданности губу, потом охнул и только потом громко и матерно выругался.
Остановился Зимин мгновенно — ловкое, красивое торможение профессионального гонщика. Но Семен только через мгновения сообразил, что оно ловкое и профессиональное. Первое впечатление было похоже на полновесный нежданный пинок под задницу.
— Но! Корова! Не дрова везешь, в бога душу!..
— Ваш бродь!
Губа болела и вроде бы даже закровила, чувствовал Семен.
— Да чтоб у тебя хрен на лбу вырос! Чтоб тебе на том свете соломки не постелили!.. А… Ага! Да вижу я, вижу…
Зрелище действительно было неожиданное. Прямо по курсу перед гравимобилем темные скалы словно бы сошлись в круг, образовав почти правильную геометрическую фигуру. Все те же камни, с теми же трещинами и подпалинами, только стояли слишком уж ровно… А над ними, прямо над скалами, крутилось огромное красно–огненное кольцо. Вроде святого нимба, мелькнула мысль. Однако от этой святости тянет не только перекреститься, но и сплюнуть…
Религиозность в казачьих войсках культивировалась исконно. Генералы с приближенными верили истово, напоказ, с обязательными соплями–слюнями на молебнах о христолюбивом воинстве. Со средних офицеров — батальонных, батарейных, сотенных, этих не слишком заметных тружеников войны в расшлепанных сапогах — особой религиозности не спрашивали, просто не допускали до откровенного материализма. Помимо прочего — традиция.
Есаул Загребец никогда не считал себя сильно верующим человеком, скорее, делал вид, как и многие. Мол, а вдруг действительно что–то где–то. Но тут рука как будто сама дернулась перекреститься. Правда, в следующее мгновение руку он отловил, пресек и отправил на место. Неудобно как–то. Боевому заслуженному офицеру, да еще при непосредственном подчиненном, нужно бы реагировать на опасность не крестным знамением…
— Зимин! — позвал Семен.
Голос прозвучал хрипло, он сам это почувствовал. К тому же он все еще продолжал щупать языком прикушенное место. «Точно кровит, зараза…» — Я!
— Ты видишь то же самое?
— Так точно, ваш бродь! Похоже на то, ваш бродь!
— А что это?
— А хрен его знает, ваш бродь! — лихо доложил Зимин.
— Понятно… Ясно как божий день…
Ничего ему было не ясно и тем более не понятно. А главное, чувствовалось в этом красном кольце, отблескивающем огненными искрами, нечто абсолютно неправильное. Не в смысле геометрической формы, с этим–то как раз все в порядке, даже слишком в порядке, рассуждал Семен, пытаясь разобраться в собственных ощущениях.
Что–то другое… Опасное? Страшное?
Нет, за семь лет военной карьеры и три с лишним года войны есаул Загребец видел вещи и пострашнее красных колец. Такого насмотрелся, что волосы вставали дыбом. «Причем на всех частях тела одновременно! Если, конечно, не углубляться дальше в анатомические подробности, куда воспитанные люди носы не суют», — часто повторял он. Но здесь — как будто другое…
Чужое — да! — наконец поймал он нужное слово. Именно это ощущение насторожило его с первого взгляда, до того, что мурашки по спине побежали. Нечто чужое, чуждое, непонятное… Как раз от этой чуждости начинают шевелиться на теле самые малые волоски, а внутри живота сжимается и холодеет…
«Чужие»?
Когда–то говорили «инопланетяне», помнил есаул из курса истории в военном училище, но потом, когда освоенные планеты начали считать на десятки, появилось новое расхожее определение — «чужие».
Глупость, конечно, искренне считал он, очередной штамп вездесущих СМИ. Или подхвачено из какого–нибудь популярного боевика. Они, эти неведомые пришельцы из глубин космоса, значит, «чужие», а те, кто долбит друг друга четвертый год до выжженной под ногами земли, кто засыпал бомбами его дом и семью, кто превратил в руины некогда цветущие городки и станицы Казачка, — свои в доску? Где же логика, господа офицеры?
Да и кто их видел, этих пресловутых «чужих»? Встречался с ними хоть кто–нибудь? Планет в Галактике освоена почти сотня, попадаются и формы биологической жизни, но люди до сих пор — единственные разумные существа. Наукой доказано — пропасть между разумом и животным миром остается непреодолимой. Главное, что характерно, никто из животных преодолеть ее не стремится, интеллект им нужен, как рыбе резиновые сапоги. Это человеку все неймется создать себе «братьев по разуму» из подручного биологического материала.