…Поселился в „Трех вязах“, просил пока помалкивать из-за пересудов. Видимся ежедневно.
…Отец потребовал встречи. Действительно, ведь о помолвке давно условлено. Спешу.»
Затем почерк стал почти неузнаваем, будто принадлежал до смерти перепуганному ребенку. Строчки валились вкривь и вкось:
«…Невероятно. Он меня запер и пригрозил прибить, если решусь бежать. Потом, хохоча в усы, признался, что нарочно заманивает невинных простушек и умерщвляет для ужасных таинств. Обозвал сельской дурочкой, сказал, что во мне единственно ценное — глаза и грех их хоронить вместе с трупом. Каким? Причем здесь глаза? Он спятил, и его полоумный дядя тоже. А может я?
…Вечером меня поспешно увели вниз и заперли. Показалось, что слышала наверху отцовский голос. Как страшно вокруг среди вещей и костей других несчастных узников.
…Сегодня меня зарежут. В доме полно цыган, уродов, похожих на ходячих жаб и амфибий. Все время звучит отвратительная визгливая музыка, у всех дьявольские ухмылки и гримасы. Бежать нет ни сил, ни воли — из-за постоянной сонливости — в пищу наверняка подмешивают наркотик. Облачили в мерзкий балахон, умастили вонючей мазью и водили к алтарю древнего ненасытного демона.
…Они приближаются. Слышу шлепанье множества мокрых лап, ворчание, сопение, завывание. Любимый, неужели ты предал!? Не верю. Блокнот сохраню. Боже, помоги. Твоя Элиза.»
Дальше оставались чистые листы, однако я продолжала всматриваться в них. Какая ужасная трагедия здесь разыгралась! Демоны, жертвоприношения, монстры… Не бред ли?
Я сама не заметила, как произнесла последнюю фразу вслух и тут же услышала сзади наподобие эха:
— Не бред, милочка.
Я обернулась, чуть не свалившись с лавки. У алтаря скверно ухмылялся Илазар Уипл, сжимая в руке извлеченное из моей сумочки оружие.
— Вы в курсе? — проскрипел он. — Дневник? Давно забываю сжечь. А вы довольно ловкая особа. Пожалуй, не стоит ждать полнолуния — устроим ритуал сейчас. Жаль, племянник не вовремя отправился за ночными путниками — их кровь уже не понадобится.
— Не посмеете, — прошептала я. — Иеремия узнает и отомстит.
Старик вдруг визгливо расхохотался, судорожно вытер выступившие слезы и прохрипел:
— А вы, оказывается, ничего не поняли?
— Что именно? Что здесь логово помешанных бандитов? Полиция разберется, ни секунды не останусь тут.
— Жалкая гусыня, — проскрипел маньяк, наводя браунинг. — Я даже не стану ждать помощника и сам препарирую глаза.
— Зачем?!
— Для эликсира с каким выращивают «Кровь Цтулху». Радуйся, ибо твоя душа достанется Ему. Пх, нгум мглв нафх Цтулху Р'льех вгах нагл фхтахл! А теперь не шевелись, чтобы пуля угодила в сердце. Раз, два…
При счете «три» я швырнула в него блокнотом — спасибо Элизе! — и бросилась к выходу, но выстрел прозвучал раньше, правда, больше похожий на взрыв, заглушенный истошным воплем боли и ярости. Горбун взмахнул окровавленной дымящейся рукой и рухнул на пол кверху лицом, из которого, точно сатанинский рог, торчал искривленный кусок металла. Камешек в стволе разорвал пистолет — я была спасена, однако сверху по лестнице неожиданно раздались торопливые шаги и новая фигура появилась в зале — к счастью, Иеремия, в запачканном плаще, с багровой царапиной под опухшим глазом, сжимающий мясницкий топор. Мои ноги онемели и я безвольно опустилась на холодный пол, дрожа от пережитого и уже не сдерживая рыданий.
— Почему так долго? Где ты пропадал?
Он опустил топор и пораженно воззрился на мертвеца, потом затряс головой, точно отгоняя наваждение и пробормотал:
— Я? Гулял… Споткнулся, упал, щеку вот разодрал.
— Теперь шрам останется.
— Есть уже, — он коснулся горла и вдруг, густо побагровев, заорал:
— Ты его пришила! Что случилось? Возвращаюсь — хозяина нет, отсюда выстрел! Как все понимать?
— Сектантский вертеп, — пояснила я, с трудом поднимаясь. — У главаря остался племянник. Полиция найдет.
— Вряд ли, — вдруг ухмыльнулся Иеремия, задумчиво помахивая топором. — Ты пришла одна?
— Разумеется.
— Никому не проболталась, куда направляешься?
— Расклеила объявления… Теряем время — второй садист скроется.
— Не обязательно, — нервно осклабился он. — У тебя действительно изумительные глаза, а Цтулху давно не приносили дань.
Он шагнул вперед, продолжая неестественно скалиться. Рука с топором начала медленно подниматься, и тут сверху вновь затопали сапоги и в подвал ввалился десяток мрачных мужчин с ружьями, дубинами и фонарями. Я вначале испуганно охнула, а потом узнала в толпе плотника.
— Слава Богу, жива, дочка. Я догадался, куда ты сбежала! — Радостно воскликнул он, потом подскочил к Холту и вывернул ему руку за спину, а в другую вцепился худой одноглазый старик с гнилыми прокуренными зубами. Топор звякнул о пол. От звука все зашевелились, принялись вопить, потрясать оружием и крушить идола дубинами.
— Мой сын тоже пропал! — рявкнул кривой. — Я давно подозревал это осиное гнездо. Чаша терпения переполнилась. Дьявола прикончила ты, — он кивнул на труп, — а сатаненком займемся сами.
— Нет, мой друг ничего не знает, — заторопилась я. — Мы приехали за цветами.
— В этом капище впервые, — заверил Иеремия, мелко дрожа, — а топор захватил против второго безумца, ведь у горбуна остался помощник.
— Да, — горестно пробормотал Илвуд, отпуская бледного юношу. — Его ни разу не видел. Пока… Счастливо вам, а мы спалим проклятый гадюшник дотла. Эйб, отвезешь их в город.
Одноглазый кивнул — и пока мы тряслись в его мокрой телеге под нудным моросящим дождем, сзади сквозь тьму трепетало зарево разгорающегося пожара.
Так навсегда сгинула зловещая усадьба вместе с хищным садовником и секретом его дьявольских цветов. Ассистент тоже пропал и эта ужасная история стала не то, что забываться, а тускнеть, переходить в туманные сны, от которых, порой, вздрагиваешь и долго лежишь с тревожными глазами, вспоминая: явь ли, мираж?
К цветам я охладела, Иеремия также сильно изменился, что не удивительно после подобных потрясений, как-то быстро отдалился от меня, а потом и вовсе исчез.
Лишь на рождество я получила от него прощальную весточку — букет голубых роз.
Дмитрий Вишнёв
Жуть
Филин глухо ухнул и кинулся в омут. Ночные огни звезд осветили его путь в преисподнюю. Луна зарделась малиновым цветом и превратилась в ведьму. Дремучий лес, топкие болота, непроходимый терновник.
— Уа-а-а-рр! — крикнула старуха-ведьма, подлетая на метле к избе.
Кот-баюн мяукнул и прошмыгнул в дымовую трубу.
Избушка крутанулась на трех лапах и раздался режущий слух скрип. Сейчас же набежали тучи и небо заволокла пелена.
ТЕМЕНЬ ЗЛА. ТРЕКЛЯТАЯ ЧЕРНОТА. МРАК СМЕРТИ. ГРОБ. МОГИЛА. АДОВ КРЕСТ.
Нудно, душераздирающе завыл волк.
Грося Акулов лежал на пляже, загорал под теплыми ласковыми лучами солнышка. Тело нагрелось и желание охладиться подтолкнуло к морской воде. Грося любил заплывать за красные буйки и эти нарушения, как правило, оказывались безнаказанными. Вот и теперь, плывя на спине, он краем глаза заметил поплавок, предупреждающий об опасности. Неожиданно слева раздался всплеск. Грося испуганно повернул голову и увидел акулий хребет. На ноги навалилась тяжесть и пловец, захлебываясь, пошел ко дну.
Налетел ветер, деревья закачались, заскрипели. Где-то в топи заквакал леший, его лягушачью трель подхватили демоны. Стая летучих мышей с писком промчалась в никуда.
Брякнул гром, небо осветила вспышка молнии. По небесной черноте прошлись алые изломы. Поляна, перед избушкой на курьих ножках, осветилась и туда шлепнулся мешок. Он зашевелился и из него показалась мокрая голова. Человек стучал зубами; было холодно и страшно. И оказалось, что это Грося Акулов — весь мокрый, на теле только плавки.
ТЬМА. ХОЛОД. УЖАС. ПРОКЛЯТИЕ.
Заглушая всеобщее безобразие хрюкнул где-то кабан. Но он тут же поплатился жизнью, кто-то из демонов разозлился и проглотил его.