Узкими лабиринтами подземелья они выбрались в лес. Они шли на кладбище, чтобы выкопать камни.
— Я заставлю графа показать, где он прячет лодку, — сказал Христиан.
— Нет. Ты не тронешь его. Я не пойду никуда.
— Да не упрямься.
— Ангелы не оставят нас в покое.
— Какие Ангелы? Боже мой. Клянусь — их нет. Клянусь своей не проданной душой, своим крестом.
— Не говори так. Будет горе твоей души. И я не сберегу тебя.
— Ты бережешь графа от меня, а меня от графа?
— Он не виновен. Он единственный искупил грех своих отцов и преданно исполняет ритуал… Да ты… ты сам знаешь…
— Но он не молится о Боге…
— Не надо, прошу тебя.
Христиан не мог уже сдерживать своего волнения и заговорил быстро и трепетно:
— Он послушник Сатаны, совершает кровавые жертвоприношения. Умерщвляет людей и издевается над их душами, не пуская их на небо…
— Ты наговариваешь на него…
— А кто вызывает в дом бесов?! Место их в преисподней!
Христиан наговорил еще много оскорблений в адрес графа.
Юнна не спорила с ним и не сдерживала его.
Взошла луна. Голубой свет нежно скользил по их лицам, соприкоснувшимся губам. Темная жидкость струилась вокруг поцелуя и капала. И вот, как два вампира, разомкнув обагренные уста, они с наслаждением взглянули друг на друга, будто не виделись тысячу лет.
— У меня полный рот клубники, — оправдывалась она.
Он ничего не отвечал. Вращательным движением ладони она растирала сок по его щекам.
«Я сам становлюсь бесом. И теперь ничто так меня не притягивает, как эта девушка. От ее появления на кладбище что-то произойдет. Чует мое сердце.» Так рассудил Христиан.
Он швырнул девушку в траву и, порвав свою одежду, стал связывать руки и ноги Юнны. «Я укроюсь неподалеку.»
Он сам не понимал, что ждет его там. Чего он хочет? Христиан нес на кладбище Юнну.
«Души… Не зря она упоминала души, да-да, души блуждающие. Кажется, так она сказала. Может, появится свет из места захоронения камней. Может быть…»
На кладбище он быстро разыскал ту яму, которую заприметил в прошлый раз. Пустая яма. Неизвестно, кто ее вырыл так близко от склепа. Христиан оставил Юнну связанной в этой яме, а сам укрылся в густых зарослях боярышника.
Сумерки опустились на кладбище неожиданно быстро. Малейший шорох лесного зверька или крик засыпающей птицы заставляли Христиана вздрагивать и всматриваться в темноту до боли в глазах. Он не знал, чего он ждет и скорее готов был выдержать нашествие бродяг псов, чем того, о чем он мог только догадываться.
Прошла старуха, или показалось — он не разобрал, но ясно услышал голос Юнны. Она позвала его. Христиан не отзывался, терпеливо ожидая последующих криков. Так, незаметно, его окутал сон. Во сне он услышал те ужасные крики, которых так остерегался. И он спустился в яму, сорвал с гроба крышку… Смрадным духом повеяло оттуда. Глаза застилала чернота. Когда он догадался, что от страха глаза его закрыты, он их открыл… В упор на него смотрела ведьма. Вяло улыбаясь, неестественно медленно она вращала зрачками и зашевелились ее бесцветные волосы. А рядом с гробом, скорчившись от холода, прижав подбородок к левому предплечью, спал мальчик Постав. Кожа лица его теперь не выглядела столь бледной, как раньше, а наоборот, была румяной: волосы отросли, со лба сошла царапина. Христиан тянется за накидкой — хочет накрыть коченеющее тело мальчика. Накидка рассыпается в прах. Лишь лента, которую он видел часто, в самых разных местах, лента осталась в его сжатой ладони.
Сверху кто-то окрикнул его. На насыпи стоял охранник. Христиан поднялся во весь рост. Его подхватили сильные руки охранника и поволокли по земле. Христиан упирался руками и ногами в землю и рыдал, как в детстве, от бессилия.
Проснувшись, он услышал свой крик и прижал к груди ладони. Над ним качались ветки кустарника. Он осознал, что видел сон, встал, отряхнулся и пошел вызволять Юнну.
Яма была пуста. Христиан побрел с кладбища, опустошенный и обессиленный. Он умылся в лесной луже, отгребая нападавшие листья.
Явившись в дом, Христиан нашел внутренний интерьер измененным. Не осталось и следа от нашествия оборотня. В своей комнате Христиан не нашел никаких перемен. Гертруда спала, укрывшись с головой одеялом. Из двери торчал гвоздь, который Христиан заметил не сразу. Он увидел, как сколачивали доски гроба Гюстава такими же четырехгранными гвоздями, и этот, с перекошенной шляпкой, долго не могли вбить.
Христиан подошел к постели и откинул одеяло. Девушка была мертва. Он немедленно покинул комнату, на ходу смахивая с ботинка прилипший клок длинных женских волос. Навстречу, по ступеням, поднимался граф. Вид его говорил о том, что он не подозревает о случившемся. Граф держал перед собой небольшую шкатулку и приветливо улыбался.
— О, а я Вас, признаться, потерял… Вы неплохо освоились в нашем обиталище. Отдыхаете? Живописные места… Не спешите, не отвечайте. Я покажу Вам нечто… Ах, Ваше лицо… Я не заметил… Наши девушки, проказницы, они умеют царапаться, — и граф залился смехом. — Такое никуда не годится. Я угощу Вас мазью, и через два-три дня Ваше благородное лицо очистится от ран. Стоило мне запереться вдвоем с искусством, как Вас подвергли шуткам, чудовищным по замыслу.
— И ночью, и днем Вы не выходили?
— Сожалею, нет. Поверьте, я накажу того, кто Вас обидел. Может, Гертруда? Будьте милосердны к ней, несчастной девушке.
— Несчастной?
— Жестоко, несправедливо распорядилась судьба с ее родителями. В моей обители дитя просто воскресло… Жаль с Юнной они не сдружились. Кстати, почему Вы не обращаете внимания на Юнну. Скучает бедное дитя в своей комнатушке…
— Откуда Вам известно, что она у себя?
— Да поверьте, с утра она и не выходила. Пойдемте в мастерскую…
— Я… я зайду попозже…
— Нет, нет. Так я Вас не оставлю. Пойдемте же.
В полутьме подземелья, с чашкой крепкого кофе, Христиан слушал безудержную болтовню графа о творчестве, но в голове оставалась картина таинственной смерти Гертруды. Сказать об этом графу Христиан не решался. С немалым трудом он улавливал отдельные фразы из речи собеседника, не вникая в их смысл.
Наконец граф сорвал накидку с рамы своего последнего творения. Христиан вспомнил, что эта серая накидка ему приснилась прошедшей ночью. Ему даже показалось, что видел он в той могиле Гертруду, но из-за ведьмы ему запомнилось только лицо Гюстава и охранник.
Между тем, на картине, показываемой графом, Христиан увидел следующее: на переднем плане искривленные стволы деревьев, переходящие в корни, у которых мечутся в агонии люди, головы несчастных покрыты сплетениями белых сухожилий, среди хаоса веток запутались волосы. Там, где кончаются деревья, под сиреневым светом, стоят могильные камни разной величины и возраста. Из небесного сморщенного покрывала торчит угол гроба с прижатой почерневшей ладонью. Сиреневый фон переходит в черновато-коричневый. В отдалении девушка молится под висящим на столбе монстром. В его пустых глазницах кишат змеи. Он чем-то схож с последним ночным пришельцем. Навстречу молельщице идут, взявшись за руки, Гюстав и Юнна. Нет, не Юнна. А почему-то Гертруда. Над ними занесен меч.
Христиана даже пробрал холодный пот от его догадки. Граф знает о смерти Гертруды и притворяется. Он вновь хочет свалить всю вину на Христиана. А может, и монстр той ночью появился лишь для того, чтобы Гертруда оказалась в постели Христиана? И вовсе то был не оборотень, а граф или его человек.
Христиан оглянулся — графа не было. Христиан услышал из угла какое-то бормотание, последовал туда, задевая по пути стоящие подрамники. Граф сидел на корточках, раскрыв перед собой одно из полотен, и Христиан услышал его речь:
«Знак… знак, знак. Откуда он? Моя рука не могла… Я писал тогда одни пейзажи. Столько лет… Дьявольские пять отростков звезды морской. Мерзкое чудовище в пейзаж не вписывается. Я помню, создал пейзаж, когда мы поладили с Бертой, после первой ссоры, да, на тридцать восьмой день после смерти сына моего нареченного. Я показал ей картину и готов был преподнести как подарок. Она просила повременить до светлой ночи полнолуния, которую так любила… Берта… Берта… моя волшебница. Ты приучила меня к себе и покинула. Я сходил по тебе с ума. Ты знаешь об этом? Ничто не могло разъять мою тоску, никакое горе не пересилило мою печаль. Я принес столько жертв на алтарь твоего возвращения, я испробовал все средства…»