— Земных лет, — напомнил Гроувнор.
Он особенно выделил слово «земных», намеренно выбрав это обозначение, так как, переведенное в звездный отсчет времени, оно выглядело короче. Звездное время с его двадцатичетырехчасовым днем, стоминутным часом и годом в триста шестьдесят дней предложили психологи. Привыкнув к более длинному дню, люди не замечали, на сколько больше прошло времени на самом деле по земному календарю. И Гроувнор полагал, что людям будет легче, когда они поймут, что их добавочное время составит что-то около трех звездных лет.
— У кого будут замечания? — спросил Кент.
— Честно говоря, я не могу согласиться с доводами мистера Гроувнора, — с сожалением сказал фон Гроссен. — Я питаю к нему огромное уважение за все сделанное им, но он просит нас принять на веру то, что, я уверен, мы могли бы понять, представь он нам более весомые доказательства. Кроме того, я отвергаю некзиализм как явление, интегрирующее все науки, и не согласен, что только индивидууму, прошедшему особую подготовку, свойственно глубоко проникнуть в суть проблем и взаимосвязей.
— Не отвергаете ли вы слишком поспешно то, в чем не дали себе труда разобраться? — резко спросил Гроувнор.
— Возможно, — пожал плечами фон Гроссен.
— Вот как я представляю себе это, — вступил в разговор Зеллер. — Суть сказанного состоит в том, что мы потратим много лет и усилий лишь для того, чтобы получить косвенные и неопределенные доказательства осуществления нашего плана.
Гроувнор сомневался, стоит ли ему продолжать говорить, лишний раз вызывая неприязнь, но понял, что другого выхода нет: слишком большое значение имел предмет обсуждения. Он не мог считаться с их чувствами и твердо заявил:
— Я буду знать, идет ли все, как задумано, и если кто-нибудь из вас решится прийти в отдел некзиализма и познакомиться с нашей техникой, он тоже поймет это в свое время.
— Нравится мистеру Гроувнору учить нас, чтобы стать ему ровней, — угрюмо заметил Смит.
— Какие еще будут замечания?
Это был Кент. Голос его звучал пронзительно и резко — он чувствовал себя победителем.
Все предпочли промолчать. Тогда он предложил:
— Чем зря терять время, давайте приступим к голосованию, чтобы определить наше отношение к проекту мистера Гроувнора. Уверен, все мы больше всего хотим общего согласия.
Он медленно прошел вперед. Гроувнор не мог видеть его лица, но в его манере держаться явно был вызов.
— Прошу поднять руки тех, кто принимает и поддерживает методы мистера Гроувнора, которые требуют пяти дополнительных лет пребывания в космосе, — сказал он.
Не поднялось ни одной руки.
— Хоть бы дали немного подумать, — проворчал кто-то.
Кент не стал спешить с ответом и, выдержав небольшую паузу, сказал:
— Нам важно составить мнение, мнение лучших ученых корабля, — он остановился, затем воскликнул: — Теперь прошу поднять руки тех, кто «против».
Все, кроме троих, подняли руки. Воздержались Корита, фон Гроссен и Маккэнн. Чуть позднее Гроувнор увидел, что не поднял руки и капитан Лич, стоявший рядом с Кентом.
Гроувнор обратился к нему:
— Капитан Лич, сейчас настал именно тот момент, когда вы, опираясь на конституционное право, можете требовать контроля над кораблем. Опасность очевидна.
— Мистер Гроувнор, я непременно сделал бы это, если бы видел врага, — медленно ответил капитан. — А так я могу действовать только руководствуясь советом ученых, экспертов.
— На борту корабля есть только один такой эксперт, — холодно заявил Гроувнор. — Остальные — всего лишь горстка дилетантов, которые барахтаются на поверхности моря фактов.
Заявление Гроувнора, казалось, ошеломило большинство в зале. В первый момент послышались возмущенные выкрики, но вскоре все погрузились в мрачное молчание.
— Мистер Гроувнор, я не могу разделить ваше голословное утверждение, — сказал капитан Лич.
— Теперь вы знаете истинное мнение о нас с вами этого человека, — не удержался от ехидства Кент.
Он, по-видимому, не воспринял слова Гроувнора, как оскорбления в собственный адрес и адрес ученых, забыл и о том, что как исполняющий обязанности директора должен поддерживать атмосферу корректности и вежливости.
Мидер, руководитель отдела ботаники, сердито напомнил ему:
— Мистер Кент, не понимаю, как вы можете оставить без внимания подобные оскорбления.
— Все это верно, — согласился Гроувнор, — отстаивайте свои права. Пусть вся Вселенная на краю гибели, зато удовлетворите свое чувство собственного достоинства.
Впервые с тревогой в голосе заговорил Маккэнн.
— Мистер Корита, — обратился он к археологу, — если существует цивилизация, которую описал Гроувнор, то как она согласуется с цикличностью истории?
— Боюсь, никак, — покачал головой японец. — Можно постулировать примитивные формы жизни, — он оглядел аудиторию. — Меня гораздо больше огорчило то, что мои друзья и коллеги своим поведением подтвердили правильность теории циклического развития: им доставляет удовольствие нанести поражение человеку, который вселил в нас тревогу из-за обширности своих знаний. А этот человек, решив, что он преуспел больше других, позволил себе проявить эгоманию, — он с упреком посмотрел на изображение Гроувнора. — Мистер Гроувнор, ваше заявление разочаровало меня.
— Мистер Корита, — с горечью ответил Гроувнор, — если бы я избрал другую линию поведения, то, уверяю вас, я не имел бы чести выступить перед высокочтимыми мною джентльменами, многими из которых я искренне восхищаюсь.
— А я убежден, — сказал Корита, — что члены экспедиции сделают все необходимое, даже невзирая на личные жертвы.
— В это трудно поверить, — возразил Гроувнор. — Необходимость оставаться в космосе лишних пять лет во многом определила их выбор. Признаю, это жестокая необходимость, но другого выбора, уверяю вас, у нас просто нет, — голос его стал жестче: — По правде говоря, я ожидал подобного результата и готовился к нему. Джентльмены, вы вынудили меня к акциям, о которых, уверяю вас, я сожалею больше, чем мог бы выразить это словами. Выслушайте меня внимательно. Вот мой ультиматум.
— Ультиматум?! — воскликнул, вдруг побледнев, Кент.
Гроувнор не обратил на него внимания.
— Если к десяти часам завтрашнего дня вы не примете мой проект, я беру в свои руки управление кораблем. Каждый, кто находится на борту корабля, будет делать то, что я прикажу, хочет он того или не хочет. Я, естественно, подумал и о том, что ученые постараются использовать свои знания, чтобы помешать мне. Но любое сопротивление будет тщетным.
Поднявшаяся тут буря восклицаний и ругательств еще продолжалась, когда Гроувнор отключил связь.
Прошло около часа после совещания, когда Гроувнора вызвал Маккэнн.
— Я бы хотел подняться к вам, — сказал геолог.
— Давайте, — весело пригласил Гроувнор.
Лицо Маккэнна выразило сомнение.
— Коридор-то вы, наверно, заминировали?
— Ну-у-у, предположим, что-то в этом духе, — согласился Гроувнор. — Но вас это не должно тревожить.
— А если я иду к вам с тайным намерением вас убить?
— Здесь, в моих помещениях, — с уверенностью, которую должны были почувствовать все, кто слышал его, проговорил Гроувнор, — вам не удастся сделать этого даже дубинкой.
Маккэнн с сомнением хмыкнул.
— Я сейчас поднимусь к вам, — все же сказал он и выключил связь.
Вероятно, он находился где-то поблизости, потому что не прошло и минуты, как спрятанные в коридоре детекторы известили о его приближении. А вот его плечи и голова показались на экране коммуникатора, и главное реле переключилось на исходную позицию — сработало автоматическое оборонительное устройство. Гроувнор вручную отключил его.
Через несколько секунд в дверях появился Маккэнн; потоптавшись у порога, он заявил:
— Несмотря на ваши уверения, у меня все время было ощущение, будто на меня направлены дула орудий. Но я при этом ничего подобного не заметил, — он впился в Гроувнора испытующим взглядом. — Уж не блефуете ли вы?