Петр Созонтович сдержал свое слово: своими глазами видел, как Екатерина Тихоновна отнесла в камеру Векшина тарелку с вкусно пахнущим, толстым, совсем немного надкушенными куском колбасы, картошинами и хлебом с маслом.
Еще, в шесть часов утра, видел, как Векшина водили в ванную. Он помылся там и постирал белье. Я это точно знаю, потому что мокрое белье Векшин нёс потом назад в свою камеру.
Ну, слава Богу!
Все-таки теперь условия содержания Векшина в заключении улучшились. Как отрадно, что пенитенциарная система в нашей квартире развивается в духе, характерном для общего демократического развития всей страны.
Еще одна поразительная новость. Оказывается, Абрам Григорьевич Лупилин — майор!
Вот бы уж никогда не поверил в это, если бы сам не видел. Но своим глазам я не могу не верить — Абрам Григорьевич ходит теперь в майорских погонах.
Ночью, презрев запрещение Комитета, отправился беседовать к Векшину.
Как ни странно, он нисколько не приободрился от тех послаблений, которые я ему выхлопотал.
По-прежнему несдержан, ведет себя нервно.
— Сволочь! — сказал он, пока я бегло просматривал куски газет, сложенные в старый портфельчик на двери туалета. — Сходи, заяви в милицию, что здесь творится. Скажи, что незаконно арестовали депутата. Сходи, сволочь, если ты мне друг!
— Я тебе друг, Рудольф! — заверил его я. — Ты должен лететь со мной на Юпитер, куда нам приказано явиться. Как же я могу быть врагом тебе? Я уже добился для тебя многого. Тебя замечательно кормят, разрешают пользоваться по ночам ванной комнатой… Может быть, в дальнейшем, мне удастся выхлопотать для тебя даже тюфяк. Но то, что ты просишь меня сделать, просто невозможно.
Ты представь себе, я приду в милицию и скажу: «Товарищи! У нас в квартире, в чулане возле туалета, уже второй месяц заточен народный депутат! Спасите его!» Как ты думаешь, Рудольф, что со мной сделают милиционеры? Они немедленно отправят меня в стационар, как бывало уже не раз, когда я пытался говорить правду. Неужели ты не понимаешь этого? Но ты совершенно напрасно волнуешься. Я не оставлю тебя в заключении. Мы вместе улетим отсюда, из этой, как ты любишь говорить, страны, с этой, как я говорю, подражая тебе, планеты. Но нужно чуть-чуть потерпеть. В нашем экипаже не хватает одного человека. И еще не было знака, указывающего, кто должен быть им. Потерпи. Я сам терплю, хотя мне тоже трудно. Два месяца я ем бундесверовские пайки и пью шотландское виски, и на хлеб у меня далеко не каждый день находятся деньги. Ты ведь знаешь, что пенсию мне теперь не платят, а сто рублей, которые ты мне должен, ты так и не вернул.
— Я тебе не вернул сто рублей? — перебил меня Векшин. — Извини, Федор! Я тебе верну тысячу, если ты вызволишь меня отсюда.
— Рудольф! — сказал я. — Хотя за это время инфляция увеличила твой долг значительно сильнее, чем ты думаешь, но не в деньгах счастье. Сейчас, когда у нас снова в квартире столько народа, вопрос о питании решен. Я ем хлеб теперь каждый день. Не беспокойся за меня, Рудольф. Мне совершенно не важно, вернешь ты долг или нет, потому что на Юпитере земные деньги нам не понадобятся. Так что не в этом дело, но ты просишь невозможное.
Я не видел лица Векшина, но понял, что оно исказилось, потому что из-за стены я услышал какой-то звериный вой. И хотя я окликал Векшина, он так и не отозвался.
Сложив в портфельчик обрывки газет, я ушел к себе в комнату в странной печали.
Почему-то в этот вечер мне было очень грустно.
Перед сном, попив кипятку, я просматривал свои бумаги и случайно наткнулся на портрет незнакомого мужчины, которого нарисовал после разговора с Редактором.
Лицо мужчины было совершенно незнакомо мне, хотя мужчина и смотрел на меня так, как будто мы с ним были знакомы.
Машинально я подрисовал ему усы и, снова взглянув на рисунок, вдруг вскочил.
Знак! Конечно же, это был знак, которого я так долго ожидал!
Сегодня Абрам Григорьевич Лупилин долго расспрашивал меня: имею ли я воинское звание.
— Как же так, молодой человек?! — удивился он. — Петр Созонтович — подполковник. Я — майор. Казаки, само собою, люди военные, а вы — штатский? Хотите, я выхлопочу для вас звание сержанта?
Я не знал, что ответить на это предложение, и, чтобы окончательно убедить меня в бесспорной — я и не отрицал этого! — привлекательности сержантского звания, Абрам Григорьевич увлек меня в свою комнату и показал шинель и мундир, которые я буду носить, если соглашусь стать сержантом.
Шинель мне очень понравилась.
— Это все выдадут мне? — спросил я.
— Разумеется! — обрадовался Абрам Григорьевич. — Вам только надо, молодой человек, внести две тысячи рублей, и вы будете иметь полный комплект сержантского обмундирования.