— Кто ж знал, что это нелюди такие? — разглядывая разбитый кулак, говорил на кухне черно-петуховый Гриша. — Они ж даже того не понимают, что ночь уже и люди отдыхать легли!
— Да уж, — сочувственно вздыхала Екатерина Тихоновна. — Это такой народ. Один — еврей, а у другого лыжи в депутаты налажены, чего у них о народе думано? А все равно, Гришенька, уж ты поаккуратнее. Не ломай их. Работы-то столько теперь.
И почему-то она посмотрела на меня.
Полякова, которая, закинув ногу на ногу, сидела тут же на кухне, захохотала, перехватив этот взгляд.
— Ты, Катя, не смотри на моего, — сказала она. — Не у одной у тебя работа.
Очень интересные беседы происходят теперь у нас на кухне.
Сегодня беседовал с гостем из Туркменистана о принципах организации свободного, не тоталитарного общества.
Мой собеседник, наблюдая, как в закутке у шкафа чистит племянник Стёпа сапоги черно-петухового Гриши, заметил, что общество только для того и существует, чтобы индивидуальности, объединяясь в него, могли подавлять сами себя.
Я категорически не согласился с этим положением.
Я сказал, что общество для того и освобождалось от оков тоталитаризма, чтобы личность могла раскрыться в полной мере.
В свидетели этому я призвал племянника Стёпу, но он ничего не ответил. Еще быстрее замахал щеткой.
— Я считаю, Федя, что ты прав, — сказала Полякова. — И Рудольфа ты правильно призвал в свидетели. Я внимательно наблюдаю за ним и вижу, как глубоко и всесторонне раскрывается в нашей квартире его личность. Он был никчемным депутатом, а смотри, как ловко сейчас моет он пол и чистит сапоги.
— Вы не правы Екатерина Ивановна, — сказал я. — Это не Векшин. Это племянник полковника Федорчукова — Степа.
— Я не племянник! — сказал Степа. — Я — депутат Векшин.
— Нет, Степа, — мягко сказал я. — Ты не депутат. Ты хотел стать депутатом или президентом, но полковник перевез тебя сюда, чтобы вылечить.
— Я депутат! Депутат! — закричал Степа, яростно сверкая глазами и стуча сапожной щеткой по полу. — Я — депутат!
— Ну, ты. Депутат, — черно-петуховый Гриша легонько пнул Степу сапогом. — Сапоги чистить будем или кворум пойдем считать?
Я не понял, какую мысль хотел сформулировать Гриша, но Степа, видимо, понял, потому что сразу прекратил истерику и энергично — смотреть любо-дорого! — замахал сапожной щеткой.
А разговор на кухне незаметно переменился.
Пожилой гость из Туркменистана задумчиво сказал, что вообще-то раньше очень хорошо было. Поработаешь, а вечером и отдохнуть можно: кружечку пива выпить или там сто граммов, если захочется.
— Не заливай, батя! — сказал, сверкая до блеска начищенными сапогами, черно-петуховый казак Гриша. — Разве бывает такое? Уж если есть что выпить, то сразу и надо пить. А то будешь ждать — без тебя все выпьют, пока ты собираешься.
Пожилой гость из Туркменистана не стал спорить с ним.
Вздохнул тяжело.
Я тоже вздохнул, но не от того, что я такой старый и прекрасно помню время, когда все так и было, а осознавая в этом некое проявление ностальгии по застою.
— Точно! — сказал гость. — Раньше как было? Закажешь в ресторане пельменей с лосятиной, выпьешь граммов триста и уходишь сибирским мужиком… А теперь? Выпьешь и жди, пока торкнет.
Сегодня приобрел в магазине химических реактивов необходимое для полетов на Юпитер снаряжение. Когда проносил это в квартиру, волновался. Впрочем, сегодня казаки не обыскивали меня, и я все пронес благополучно.
Взял шприц и приготовил бутылку шотландского виски, которая, к счастью, стояла у меня в комнате и не пропала при погроме.
Теперь все готово.
Можно лететь.
Начал обдумывать Письмо, которое мы оставим Правительству.
Надо не забыть упомянуть, что происки Международного валютного фонда не должны сорвать поступательное развитие демократии.
Не нужно отчаиваться. Деньги есть.
Очень много зарытого золота и разных драгоценностей находится в Пензенской области между станциями Соседка и Башмаково в степи под одним курганом. Я это знаю наверняка от отца, который долгое время находился в Пензенской области на секретной работе и после рассказывал мне.
Бутылку с приготовленным виски спрятал в портфель, который один мой знакомый подарил мне еще лет пять назад.
Портфель вроде бы ничего, портфель как портфель, пока его носишь. А поставишь на пол, особенно когда он открыт — хуже нету.
Сидит под столом, точно жаба: пасть разинута и глаза, хоть и нету их, а все равно вытаращены. Все из дому унесешь, лишь бы ему угодить, пучеглазому.