Но мы отвлеклись, отвлеклись…
Я весь горю от нетерпения, стремясь перенестись туда, где так просто совершалось одно из важнейших событий всей мировой истории.
Итак: февраль, тридцать первый год, завьюженное село Бутка…
В набросанной Борисом Николаевичем картине не менее, нежели яркие мазки, значимы и сгущения теней, в неразличимых сумерках которых совершается главное.
Борис Николаевич воспроизводит этот эпизод со слов Клавдии Васильевны Ельциной и стремится — это ведь еще и настоящий, крупный художник! — сохранить строй мысли простой крестьянской женщины, ее объяснение не вполне понятного ей события.
Как известно, младенец-Ельцин уже был упырем, когда родители понесли его крестить…
Эта простая и очевидная истина сейчас ни у кого не вызывает сомнения, но совсем недавно мой товарищ, поэт Федор Ш., изучающий демократическую разновидность оборотней, немедленно подверг ее критике.
— В «Демонологии» Бодена, — пыжась от начитанности, заявил он, — черным по белому сказано, что упырь рождается от соития оборотня с ведьмой. А разве родители младенца-Ельцина могли быть ими? Разве в деревне Бутка они смогли бы скрывать от односельчан такие свойства своей натуры?
Что я мог ответить на это наивное возражение, свидетельствующее, что изучать подвид оборотней-демократов неизмеримо проще, нежели стремиться постигнуть сокровенные тайны упыризма.
— А кто вам сказал, Федор Михайлович, — спросил я, — что Клавдия Васильевна и Николай Игнатьевич — настоящие родители Бориса Николаевича? Переверни несколько страниц в упомянутой тобою «Демонологии» Бодена, и ты найдешь сведения об обычае ведьм подменять детей… Ты можешь прочитать там, что для того чтобы этого не случилось, необходимо принять специальные меры… А были ли они приняты Клавдией Васильевной и Николаем Игнатьевичем? В том-то и дело, что нет…
Вот так я ответил своему приятелю и так отвечаю и тебе, любезный мой читатель…
Дабы пощадить ваши нервы, я не буду рассказывать о леденящем кровь ужасе той ночи, когда среди воя уральской метели совершалась подмена…
Скажу только, что ни Клавдия Ивановна, ни Николай Игнатьевич о подмене не подозревали. Они понесли крестить младенца, не догадываясь, что несут крестить упыря…
Первые робкие подозрения возникли у них, когда младенец-Ельцин вдруг потонул в купели с освященной водой. Ведь даже простому, необразованному крестьянину известно, что именно так и отличают упыря, — он не тонет в обычной воде, но в освященной — сразу идет на дно.
И по обыкновению никто не спасает детей, ежели случилось такое, а, выждав, несут — все-таки сильны еще в народе пещерные предрассудки — на кладбище, чтобы забить в могилу младенца-упыря осиновый кол.
Разумеется, младенец-упырь, предоставленный сам себе в купели, никак не мог спастись…
Известен случай, произошедший в 1857 году в деревне Шумское. Опустившись на дно, младенец-упырь решил выпить всю воду, и это ему удалось, но его тут же — какая ужасная картина! — разорвало…
К счастью, младенцу-Ельцину не пришлось прибегать к крайним мерам.
Все-таки уже наступил тридцать первый год, в деревне Бутка была изба-читальня, и просвещение уже проникло своими робкими лучиками в эту окутанную мраком невежества местность.
Родственники бросились к бадье и с трудом (как установил французский исследователь Огюст Карне, удельный вес тела упыря возрастает прямо пропорционально времени нахождения его в освященной воде) вытащили свое приемное чадо…
Что подвигло их к этому? Что заставило их переступить через вековые предрассудки?
Я полагаю, что немалую роль сыграло тут поведение батюшки.
Когда младенец-Ельцин камнем выскользнул из его рук, священник — вполне возможно, что он не только ничего не знал о законе, открытом великим Огюстом Карне, но и живого-то упыря впервые видел, — растерялся…
В его уже затуманенном алкоголем сознании произошел сдвиг.
Ему показалось, что он как будто и не брал никакого младенца, а просто так — сполоснул руки в купели…
— Ну, чего, православные… — вытирая их о рясу, спросил он. — Крестить-то еще кого надо или что, больше никого не настругали?
— Да ведь ты, батюшка… — задумчиво сказал, ковыряясь в носу, один из буткинских мужиков, — вроде бы этого… Вроде как ты ребятенка-то потопил уже, а?
— Чтой-то ты мелешь, православный, и сам не знаешь… — неуверенно возразил священник. — Выдь-ка ты лучше с шального места…