Вот что пишет Борис Николаевич о своем предшественнике на посту первого секретаря МГК КПСС:
«Его пытались обвинить в различных махинациях, но никаких компрометирующих материалов против него работники правоохранительных органов не обнаружили. Мне сказали, что, по-видимому, они уничтожены. Я не исключаю такую возможность, потому что мы не обнаружили даже материалов по его вступлению в партию (Борис Николаевич, очевидно, имеет в виду документы, подтверждающие право Гришина занимать должность, положенную упырям. — Н. К.), а уж они-то точно должны существовать. В общем, имеется масса слухов о Гришине, но они ничем не подтверждены».
Приводя эту цитату из воспоминаний Б. Н. Ельцина, я отнюдь не дерзаю обвинять товарища Гришина в сангинофобии. Я хочу только подчеркнуть, насколько глубоко проникла коррупция в высшие эшелоны партии, если даже документы о принадлежности к клану упырей хранились столь возмутительно небрежно.
В этой атмосфере бесконтрольности к власти рвались люди, не имеющие к упырям никакого отношения. Как показали проверки, проведенные Глебом Якуниным и Сергеем Степашиным, тревога Бориса Николаевича была обоснованной. Действительно, и в Центральном Комитете КПСС, и в так называемой Российской Компартии окопались сангинофобы.
Их было настолько много, что Борис Николаевич Ельцин и Михаил Сергеевич Горбачев достигли единственного, кажется, в их взаимоотношениях, так сказать, консенсуса и распустили партию.
Хотя они уже и были непримиримыми противниками (Михаил Сергеевич всегда стоял на принципах общеевропейского вампиризма, а позиции Бориса Николаевича — патриотический упыризм), но в вопросе о КПСС они снова объединились. Партия в ее тогдашнем виде представляла серьезную опасность как для упыризма, так и для вампиризма. Забыв о священных принципах основоположников вампиризма-упыризма, партаппаратчики начали защищать бастионы тоталитаризма.
Я думаю, читателю уже стало ясно, что взаимоотношения в высших эшелонах власти во второй половине восьмидесятых определялись борьбой между вампирами и упырями. Вампиры считали, что историческая миссия сверхорганизма, возникшего из совокупности упыревидных органов, заключается в высасывании крови сразу из всего мира. Упыри полагали, что нужно ограничиться, по крайней мере, на начальном этапе, лишь Россией и, может быть, сопредельными странами.
И борьба эта не в восьмидесятые годы началась.
Она шла уже много лет.
Вспомните очень непростые взаимоотношения Льва Троцкого, Николая Бухарина, академика Сахарова и Лаврентия Берии, вспомните судьбу маршала Тухачевского… В разные годы успех клонился то на одну, то на другую сторону.
Например, в послевоенные десятилетия, казалось бы, восторжествовали упыри, они даже попытались оградиться от мирового вампиризма «железным занавесом».
Но уже Никите Сергеевичу Хрущеву, примыкавшему к вампирам, удалось поднять «занавес», и контакты с вампирами цивилизованного мира возобновились.
И хотя линия Хрущева на пленуме 1964 года была осуждена, влияние вампиров в высшем эшелоне власти неуклонно росло. Очень скоро все посты в партийном руководстве заняли исключительно вампиры. И только дряхлость и старческая расслабленность — есть все-таки положительные моменты и в этом! — помешали им реализовать свои амбициозные замыслы…
Горбачев, которого Борис Николаевич считал своим сторонником, перейдя в аппарат ЦК, из конъюнктурных соображений примкнул к вампирам, одновременно с необыкновенной ловкостью продолжая сохранять добрые отношения с патриотически настроенными упырями — молодыми секретарями обкомов.
Маневр удался. Горбачева избрали генеральным секретарем ЦК КПСС. И вот тогда-то и выяснилось, что вампиризм окончательно засосал его. Вместо того чтобы сосредоточить силы органов на решении поставленной Борисом Николаевичем задачи, он занялся строительством общеевропейского дома для вампиров.
Борис Николаевич тогда решительно осудил Горбачева и на пленуме ЦК КПСС подверг его политику резкой критике. Горбачев, пользуясь своей властью, начал ограничивать кровяное питание Ельцина на заседаниях Политбюро.
«Постепенно, — пишет Борис Николаевич в воспоминаниях, — я стал ощущать напряженность на заседаниях Политбюро по отношению не только ко мне, но и к тем вопросам, которые я поднимал. Чувствовалась какая-то отчужденность»…