К счастью, выяснялось, что тревога напрасна. Мне объяснили, что в сообщении корреспондента речь шла не о заседании Политбюро запрещенной Б. Н. Ельциным КПСС, а о встрече в Минске глав республик СНГ, бывших членов Политбюро КПСС.
Тревога улеглась, но я подумал, что корреспондентам нужно аккуратнее играть со словами.
Снова видел сон.
Депутат Векшин объясняет казакам, которых рассчитал Давид Эдуардович, что время «В» уже наступило.
— Что такое, Рудольф, время «В»? — спросил я.
— А ты не знаешь, зараза, да? — невежливо ответил Векшин.
Я не знал, но во сне мне почему-то нужно было скрыть свое незнание.
— Мы летим. Идет полетное время, — сказал я. — Оно называется «В», ибо засчитывается в стаж как один к трем. И тебе тоже, Рудольф, хотя ты и выполняешь не самую ответственную работу.
Векшин посмотрел на меня и как-то нехорошо засмеялся.
— А ты? — спросил он.
— А что я? Ты меня, Векшин, с собою не равняй. Я последовательный борец за права человека, а кроме того, поэт.
— Ты — поэт?! Тогда я — писатель!
— Векшин! — укоризненно сказал я. — Я вынужден развенчать твое самомнение. Ты же знаешь, что одна из моих теток — я сообщаю об этом во всех анкетах! — довольно длительное время находилась замужем за евреем. А ты, Векшин, чего собираешься в литературе делать?
От досады Векшин хотел меня укусить, и я на всякий случай проснулся. Сон оказался в руку.
Пошел в туалет, а из чулана — голоса. Я прислушался.
Депутат Векшин уговаривал майора Лупилина сломать замок на двери чулана и бежать.
— Куда бежать? — плакал майор. — Это же моя квартира. Я всегда жил тут. И замок тебе не сломать, услышат.
— Ну и хрен с тобой! — разозлился Векшин. — Тогда я один пойду.
— Ну куда, куда ты в переднике и колготках этих убежишь… Тебя же в психушку отвезут.
— Я у этого сраного грузина штаны стащил, в ванной в грязном белье зарыл!
— А я?! Григорий Иванович ведь до смерти забьет меня, если ты убежишь…
— Не забьет! — сказал Векшин. — Если и поколотит, то не до смерти. Кому-то ведь у них работать надо! Они уже не могут без этого!
— Но мне же одному не справиться! Вы же сами знаете, Рудольф Николаевич, что мне нельзя поднимать тяжелого!
— Знаешь что, Абрам Григорьевич…
— Что?!
— Мне насрать, чего тебе можно, а чего нельзя! Желаешь ишачить — оставайся. Мне наплевать, что с тобой будет!
Вы знаете, что я — очень уравновешенный, как и положено астронавту, человек.
Но сейчас я разозлился.
Меня раздосадовало, что Векшин сквернословит, а главное — как легко нарушает он клятвы дружбы, как легко разрывает узы товарищества.
— Не плачьте, Абрам Григорьевич! — громко сказал я из туалета. — Вы не погибнете от непосильной работы. Я не позволю Рудольфу предать вас. Сейчас я доложу генералу Орлову, что Векшин собирается бежать… А вы задержите его, не давайте ему ломать замок.
— Федька! — закричал из чулана Векшин. — Ты следишь за мною, стукач поганый! Не смей, сука позорная, Гришку будить! Ты что? Ссучился, падла?!
— Векшин! — сказал я мягко. — Ты не прав, Рудольф. Ты называешь меня сукой и стукачом, но какой же я стукач, какая же я сука, если хочу спасти тебя. Подобно господину Канту, ты, Рудольф, обладаешь чудовищным неведением того, что известно всем людям. И не только на нашей Земле, но и на других планетах. Вспомни, какой трагедией для Абрама Григорьевича, да и для тебя самого, обернулся прошлый побег, еще при покойном председателе Федорчукове.
— А сейчас я убегу, Федор! — горячо заговорил Векшин. — Ты откроешь чулан, и я проберусь в ванную. Там, в корзине с грязным бельем, у меня брюки зарыты! Выпусти меня, Федя!
— Нет, Рудольф! — сказал я. — По-моему, ты все-таки меня не понял. Хотя общее свойство всех категорий знания есть смертность, а общее свойство всех категорий действия — бессмертие, но, как говорит генерал Орлов, у них в партшколе всегда различали действие и действие, знание и знание. Я уверен, чтогенерал все равно поймает тебя и мне можно и не беспокоиться, но меня, Рудольф, тревожит другое. Предавая сегодня своего друга, ты завтра предашь демократию и все наше общее дело…
— Да пошел ты! — перебил меня Векшин и выматерился.
— Рудольф! — сказал я. — Неужели ты все позабыл?! Вспомни Герцена и Огарева. Вспомни Воробьевы горы… Вспомни клятву, которую они дали в виду Москвы. А ты. Извини, Рудольф. Я вижу, как старость в тебе переходит в младенчество, но совершается это совсем не так, как нужно для общего дела! Поэтому я просто обязан сообщить о твоем безумном намерении генералу Орлову. Я обещаю тебе, что буду лично ходатайствовать, чтобы тебя не очень сильно наказывали за этот проступок.