— Чего спросить-то? — шмыгнув носом, вскакивает отважный сорванец.
— Ну, этого. Не видно ли света в конце тоннеля.
— Чего-чего?
— Как чего?. Узнай. Не пёрнул ли он.
И вот Васька-Гаврош, пригибаясь под трассирующими очередями, уворачиваясь от бомб и снарядов, бежит, бывало, в Большое Федорчуковище к Фединой избе, где пьет мыслитель с супругой своей Екатериной Ивановной водку.
Стукнет в окно юный герой, и, если Федор Михайлович уже тяжел, выйдет на крылечко Екатерина Ивановна.
— Что, тетя? — отважный мальчишка спросит. — Не видать еще света в конце тоннеля?
— Нет, — ответит Екатерина Ивановна. — Не пёрнуто еще у него. Опять нажравшись лежит!
И вернется такой Васька в свою часть, а там и Витьки-райкомовца уже нет, и дот разворочен прямым попаданием снаряда, и только из воронки, из земли, густо пропитанной кровью, поднимется голова и спросит:
— Ну что?
— Нет… — ответил Васька, горестно вздыхая. — Не видать еще света в конце тоннеля. Опять, говорят, пьяный заснул.
И уронит израненный боец голову, и закроет карие очи.
А Васька утрет рукавом слезы и побредет по развороченному снарядами городу, прибьется к какой-нибудь боевой части с той или другой стороны фронта…
И когда вчитываешься в скупые строки рельсовских хроник, когда перебираешь описания сражений сто тридцать четвертой гражданской войны, когда видишь, сколь высока была в насмерть сцепившихся армиях вера в Федора Михайловича, тогда понимаешь, что Любимова просто не могло не быть.
Кто-то — не Вольтер ли? — сказал однажды, что даже если бы не было такого человека, как Федор Михайлович Любимов, его нужно было придумать, и его обязательно придумали бы, потому что надеяться людям кроме как на него было не на кого.
Но — увы — Федор Михайлович и тогда не пёрнул.
Потому что такой человек, как он, в отличие от политиков-скороспелок, ничего не делает только ради того, чтобы сделать.
Нет.
Не такого ведь света в конце тоннеля и ждали от Федора Михайловича рельсовцы, не за это гибли на фронтах гражданских войн.
И Федор Михайлович не обманул их надежд.
Он пёрнул так, что все сразу поняли — вот он, этот свет в конце тоннеля. И принес Федор Михайлович этот свет новой жизни не тогда, когда ждали, а когда этот свет стал необходим народу.
ВОСЬМОЕ АВТОРСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ.
НАЧАЛО
Кажется, я уже упоминал, что изучение истории Рельсовска требует не только проницательного ума, глубоких знаний, но и отваги.
Да-да.
Той самой отваги, которой зачастую не хватает нам, чтобы самостоятельно отправиться в полет на какую-либо планету или хотя бы Луну.
У меня, как у масона высокого градуса, имелись и проницательный ум, и глубокие знания, и переходящая порою в полное безумство отвага. И что же, куда же меня завели мой проницательный ум, глубокие знания и безумная отвага?
Вы не поверите, но бесстрашно пробираясь по лабиринтам Рельсовской истории, я оказался в лабораториях института Человека и Трупа, где творил историю сам Петр Николаевич Исправников…
Сразу, как только меня ввели туда, я почувствовал творческую энергию и необыкновенное напряжение мысли, которыми была пропитана вся атмосфера НИИ глубокоуважаемого Петра Николаевича. Из-за одной двери слышались истошные крики, из-за другой никто не кричал, но зато сильно тянуло паленым мясом.
В комнате, куда привели меня, рэкетиры в белых халатах, слегка испачканных кровью, налаживая какое-то странное сооружение, отчасти напоминающее дыбу, беседовали о погоде и видах на урожай…
— Вот он — вспоминальник наш! — одобрительно сказал один из рэкетиров, похлопывая рукою по сооружению. — Правильно говорят, что рэкет — оружие народа.
И он зачем-то внимательно оглядел меня.
Не знаю.
Может быть, они хотели каким-то образом соединить меня с этим странным сооружением, но тут в помещение вошел сам Петр Николаевич Исправников.
— Земеля! — закричал он. — Это ты, что ли?! Ты где такую пластическую операцию, Афоня, сделал?! А?
Покосившись на рэкетиров в белых халатах, я сделал рукою масонский знак.
Исправников никак не отреагировал на него, и я объяснил, что, по-видимому, глубокоуважаемый Петр Николаевич ошибся. Меня зовут Давидом, я грузинский еврей. Фамилия — Выжигайлошвили.
— Ага! — кивнул Исправников и посмотрел на подручных. — Ну, что, пацаны, наладили машину?
— Наладили, Петр Николаевич! — как-то нехорошо ухмыляясь, ответил рэкетир в белом, слегка испачканном кровью халате. — Можно включать. Сразу заценит.