Слониния – это не имя, а прозвище, которым наградил меня шут Поликарпо, мой покойный муж, который не мог сдержать языка, когда дело касалось меня, и именно я была объектом самых удачных его шуток и насмешек
Моя мать – сладкоголосая Мамбола во времена великого голода слыла в Португалии лучшей певицей. Отца своего я не знаю. Поговаривали, что это сам принц Картилаго, лютнист, пожелавший, чтобы на свете появилась точная копия Мамболы. Однако Поликарпо, мой покойный муж, полагавший себя «подлинным знатоком историй о зачатиях», придерживался другого мнения относительно моего происхождения. Он, хохоча, заявлял, что после «длительных и кропотливых изысканий среди шулеров самого низкого пошиба, убийц и сумасшедших» ему удалось выяснить, кто в действительности был моим отцом, и что был им не кто иной, как «точильщик ножей по прозвищу Хряк». Поликарпо утверждал, что принц даже не слышал никогда, как моя мать поет на улицах, и что он, Поликарпо, лично видел, как моего предполагаемого отца вели на эшафот, дабы покарать за преступление, которого он не совершал, и добавлял при этом: «Этот несчастный, не сумевший защититься даже от похотливых посягательств твоей матери, уж тем более не смог противостоять возведенной на него клевете и умер, всхлипывая и моля о пощаде».
С малых лет сопровождала я свою мать – ходила с ней по улицам и тавернам и пела чудесные песни за жалкие гроши. Природа неблагосклонна к бродячим певцам: жара, дожди и холода – все было против нас. Ни одной из самых насущных потребностей своих не могли мы удовлетворить сразу и до конца. Мать моя заболела, а голод превратил ее в костлявую тень. И когда она не пела для равнодушной толпы, то валялась где-нибудь пьяная.
Настал день, когда бедная Мамбола не выдержала – свалилась прямо на какой-то грязной улице, и ее душа покинула, наконец, измученное тело. В отчаянии бродила я по улицам, не находя способа дать достойное погребение своей милой матери. Мне исполнилось пятнадцать лет, и была я от голода и невзгод тощей, как речная рыбешка. Вот тогда-то и встретила я Поликарпо. Я увидела его в одной таверне, где он попрошайничал. Едва заметив меня, он закричал: «Вот кто мне нужен! Вот эта, у которой взгляд слонихи!».
Улыбаясь (мой покойный муж всегда улыбался, что, впрочем, то же самое, что не улыбаться никогда. Он имел огромное множество выражений лица, но радость или печаль угадывались иногда только в полуприкрытых глазах), Поликарпо произнес: «Ты, у которой глаза покорной слонихи, хотя разумом этого постичь нельзя, окажи мне одну услугу. Да и тебе, как я вижу, требуется помощь. Ступай за мной и слушайся меня, и я попытаюсь помочь твоей беде…». Так я и поступила: следовала за ним и слушалась его целых тридцать лет.
Не успели мы закончить устроенного на скорую руку погребения Мамболы, как явились за нами гвардейцы принца. Всю жизнь нас преследовало правосудие: вечная тревога, вечное бегство, переодевание, обман, тюрьмы – вот мир, в котором обитали мы с моим мужем. Явились гвардейцы, и Поликарпо захныкал, начал говорить, что взял под свое покровительство бедную сироту, у которой ни средств, ни друзей, заявлял, что хочет на мне жениться, отрицал, что он циркач Поликарпо, утверждал, что он бродячий певец, и требовал уважения к покойной. Гвардейцы заколебались и отступили. А когда погребение закончилось и нас потащили в тюрьму, Поликарпо шепнул мне: «Плачь как можно громче. Даже если не хочешь, даже если нет причины плакать». И я заплакала по бедной Мамболе.
Не знаю, почему подчинилась я этому шуту: в тот самый день, когда умерла моя мать, пошла я вместе с ним в тюрьму. Пошла, будто так и нужно, уверенная в том, что он и есть моя судьба.
Мы предстали перед принцем. Поликарпо нежно обнимал меня и оправдывал кражу нескольких серебряных лягушек, в которой его обвиняли, необходимостью «спасти из пучины отчаяния бедную сироту, о которой совершенно некому позаботиться и с которой он желает сочетаться браком, дабы уберечь ее от нищеты и ужасных последствий, из нее вытекающих…». Я ничего не понимала, но чувствовала себя так покойно под защитой его сильной руки и смекалистой головы. Картилаго Лютнист улыбнулся и вынес приговор: «Ты должен был потерять руку за воровство, но вместо этого приобрел жену. Да еще и путешествие в придачу: ты наводнил мою страну интригами и сплетнями, и я не хочу больше о тебе слышать. Так что отсюда – в церковь, а из церкви – в Испанию. И чтобы к ночи духу вашего здесь не было».
Вот так нас в толчки выгнали из Португалии. Поликарпо сказал мне: «Не всегда удается благополучно выпутаться из историй, в которые влипаешь. Взять, к примеру, эту историю: обе руки мои при мне, но появилась еще шишка, опухоль, нарост – ни к чему не пригодная сирота будет теперь повсюду влачиться за мной под именем законной супруги… Ну да ладно. Придется покориться обстоятельствам и обучить тебя чему-нибудь. Должна же моя Слониния принести мне хоть какую-то пользу: никогда не знаешь, что ждет тебя завтра…» А ждало нас и впрямь столько всяких бед и радостей, что мне всех не упомнить и не сосчитать. Но надо сказать, что ученицей я была прилежной и что у Поликарпо не находилось повода упрекнуть меня в неумении или нежелании ему помочь. Думаю, постепенно он привык к моему безобидному присутствию и даже по-своему полюбил меня.