Андрей…
Жданов не покидал ее мысли ни на минуту. Катя целыми днями, лежа в постели, прокручивала их разговоры, его слова, вспоминала его черты и говорящие взгляды. Как же она была слепа! Она не понимала, Бог или дьявол наделил ее от рождения таким упрямством, но сейчас она знала наверняка — он ей не врал. Он любит ее, по крайней мере любил. А что сейчас? Возможно ему удалось побороть свои чувства, ведь даже самый преданный человек устаёт ждать и бороться. Такие люди обычно перегорают внезапно и навсегда. На отношения со Ждановым Катя не надеялась, только вот про ребёнка она должна была ему рассказать. Он — отец и имел право знать о его существовании. Умалчивать и скрывать от него правду было непорядочно и нечестно. Пусть даже он не захочет быть с ней, но о том, что станет отцом, он должен был узнать от нее. Это Катя твёрдо решила.
Через неделю девушку отпустили домой. Всю дорогу Валерий Сергеевич тяжело вздыхал, еле сдерживаясь, чтобы не разойтись на дочь благим матом. Видно Елена Александровна обработала его перед поездкой и строго-настрого запретила нервировать беременную дочь. Сама же старшая Пушкарёва всю дорогу радостно восхищалась, что скоро станет бабушкой. Она уже начала вязать пинетки и носочки будущему внуку или внучке, с нетерпением предвкушая, как будет кормить малыша пирогами, когда тот подрастёт, читать ему сказки и собирать в школу завтраки.
Еще несколько дней Катя отлеживалась дома, восполняя специальной литературой дефицит знаний о беременности и материнстве. Атмосфера в квартире стояла напряжённая, родители с трудом сдерживались, чтобы не обрушиться на Катю с вопросами об отце ребёнка. Она уже тихо мечтала о выходе на работу, чтобы не видеть жалобных глаз матери и не слышать осуждающих вздохов отца. А главное, она хотела наконец поговорить с Андреем. Она пыталась ему позвонить несколько раз, но мобильный был выключен, а домашний не отвечал.
***
Катя несмело нажала на кнопку звонка, стоя перед дверью квартиры Жданова. Наверное от ее гордости уже ничего не осталось, но так больше не могло продолжаться. Она уже извелась от этой неопределённости. Хотелось уже все ему рассказать, прийти к какому-то консенсусу и начать спокойно жить дальше. Она была готова к любому исходу событий, даже не рассчитывая на то, что он обрадуется и побежит признавать их ребёнка.
В его квартире было наружное видеонаблюдение, поэтому если он открыл ей дверь подъезда, значит как минимум был настроен на разговор. Это хоть и не радовало, но по крайней мере вселяло надежду.
— Здравствуйте, Катя, — поджав губы, тихо поздоровалась Маргарита Рудольфовна, открыв дверь квартиры.
— Маргарита Рудольфовна… — сбивчиво проговорила Пушкарёва, совершенно растерявшись.
— Катя, проходите. Мне нужно с вами поговорить, — женщина холодно пригласила ее войти и последовала в гостиную.
— Катя, я всегда мечтала, чтобы мой сын женился на Кире. Я искренне хотела, чтобы Кирочка стала его женой и матерью его детей, но у Андрея на этот счет свои представления.
— Но я…
— Нет, позвольте я скажу, — движением руки перебила девушку Марго. — Мой сын любит вас, Катя. И для него это не просто приключение или интрижка. Он очень любит вас… — женщина обреченно покачала головой и протянула Кате большой запечатанный конверт. — Возьмите, это Андрей прислал в числе бумаг, которые нужны для продажи квартиры и решения вопросов с наследством. Он вышел из состава совета директоров, написал дарственную на свои акции на имя отца, выставил на продажу квартиру, наконец! — на глаза Ждановой навернулись слезы, которые она тут же поспешила смахнуть. — Он отрезал все пути к возвращению. Возьмите этот конверт, я не знаю, что там. Возможно, какие-то бумаги по Никамоде.
— Хорошо, я возьму, — робко кивнула девушка. Она сразу решила распрощаться, а Жданова ее больше не удерживала, сославшись на то, что ждёт риэлторов.
Катя села на скамейку в парке рядом с домом Андрея. Ждать она не могла. Это было выше ее сил. Она испытывала необъяснимое желание открыть этот конверт прямо сейчас.
Внутри лежала тетрадь. Никаких писем или документов. Обычная тетрадь в твёрдом переплете. Пушкарёва осторожно открыла ее и увидела случайную фразу, написанную его почерком.
«Вчера я признался себе во всём. В том, что я трус, в том что я самонадеянный кретин, который топчется по чужим судьбам в угоду своим дурацким амбициям. А главное, признал очевидное — я люблю Екатерину Пушкарёву…»
Катя нахмурилась и судорожно стала листать дальше, жадно вчитываясь в содержимое.
«Она должна понять, что того человека, который испортил ей жизнь больше нет. Его не стало в тот миг, когда я осознал насколько сильно я люблю ее, и с каждым днём моя любовь к этой женщине становится лишь сильнее, вытесняя в моей душе страх, неуверенность, гордыню и эгоизм»
— Он вел дневник… Боже… — прошептала Катя, с трудом борясь с подступающими слезами.
«…хотя бы просто увидеть мою девочку, утонуть в ее янтарных глазах, почувствовать сладкую истому в сердце, вдохнуть ее запах. И как я раньше жил без нее…»
Пушкарёва резко захлопнула блокнот и, уверенно вытерев слезы, снова направилась к его дому.
***
В Варшаве был полдень, когда в съёмной квартире Андрея раздался продолжительный звонок в дверь. Мужчина напрягся, ведь он никого не ждал. Кроме матери никто не знал его адреса, а она вряд ли могла приехать, ведь он разговаривал с ней с утра по телефону. Маргарита по-прежнему была в Москве и занималась по просьбе сына продажей его квартиры.
Мужчина отодвинул от себя чашку с кофе и неспеша пошел открывать. Посмотрев в глазок, он не поверил своим глазам. Дрожащими руками он принялся лихорадочно терзать ключ в замке. Дверь наконец поддалась и распахнулась. На пороге стояла бледная Катя. В лёгком плаще, простых джинсах и джемпере, ненакрашенная и с двумя маленькими, прежними косичками. Андрей на секунду зажмурился, словно боялся, что она исчезнет, как исчезла тогда в Египте, но Катя молча сделала шаг навстречу.
— Любимая… Родная… — шептал мужчина, беспрестанно покрывая ее лицо поцелуями. — Прости меня! Я так люблю тебя! Я не могу без тебя! — он крепко прижимал ее к себе, задыхаясь от нахлынувших чувств, и бережно гладил по голове, как ребёнка.
— Я тоже веду дневник… — прошептала Катя сквозь слёзы.
— Это давно было. Один мой приятель — психолог посоветовал мне. Говорят, это помогает структурировать мысли, — борясь с комком в горле, глухо объяснял Жданов. — Катя, ты должна была знать, что я люблю тебя по-настоящему. Ты должна была понять, что это не игра, не спектакль! Я не рассчитывал, что ты простишь меня. Просто хотел, чтобы ты поняла, что тебя можно любить. Сильно любить, безумно любить, Катя! Только так ты сама сможешь принять себя такой, какая ты есть.
— Я люблю тебя, — прошептала она и прикоснулась губами к его рукам, нежно и трепетно, как тогда, во времена их первых коротких ночных свиданий.
— Я собираюсь перебираться в Мюнхен. Насовсем. Я уже вышел из состава совета директоров и отдал отцу мои акции.
— Я знаю. Мне говорили. Я тоже уволилась. Дела идут хорошо. Компания теперь справится и без меня, — с улыбкой сказала Катя, так и продолжая стоять на пороге, заключенная в его крепкие объятия.
— У нас все будет хорошо. Ты мне веришь?
— Я верю вам, Андрей Палыч. Я вас люблю, — ее голос то и дело прерывался и дрожал от волнения. Она склонила голову на его плечо, закрыв усталые глаза, и отчаянно прижалась к мужчине.
— Честно-честно? — спросил Жданов, украдкой смахивая с глаз слезы.
— Честно-честно…