Юноша ушел и, пытаясь пересечь пустыню, опять едва не умер от жажды и голода, но был спасен проходящим караваном.
Демон же навсегда остался в ловушке. Тень его оказалась навечно прикована к камню. Темной ночью, когда не светила луна, он мог бродить где придется, поскольку в темноте его тень была повсюду. Однако каждый день с восходом солнца он был вынужден находиться к востоку °т гвоздя, чтобы его тень падала на гвоздь. Но как только время приближалось к полудню и тень его становилась короче, ему необходимо было перемещаться на юг, а когда солнце достигало зенита, он должен был стоять на гвозде, так как солнце было прямо над головой, а его тень под ногами. Когда же солнце опускалось на западе, демон мог двигаться на запад, его тень отбрасывалась к востоку и накрывала гвоздь. Но величайшая ирония судьбы состояла в том, что прозрачный пруд и гранатовая роща, находясь в девяноста девяти лигах к востоку и западу, были недоступны ему. Он мог только видеть их издали, но пить студеную воду и есть фрукты ему уже было не суждено.
Демон рычал от гнева и рыдал от горя. Он губил всех путников, случайно оказавшихся в пределах его владений, и вскоре этот район стал всеми избегаемым местом, потому что там было жилище демона. Говорят, что и по сегодняшний день это место в пустыне опасно по ночам, ибо демон все еще скитается там и он ужасно зол и страшно силен. Говорят также, что в самый полдень демона можно увидеть стоящим в солнечном свете, словно большой высокий камень, покрытый бледными красными пятнами от давно съеденного гранатового плода. Говорят также, что другие демоны, прослышав о несчастной судьбе своего собрата, приходили посмотреть на него. Они содрогались от ужаса при виде этого зрелища и пытались освободить его, но безуспешно, поскольку его заклинания оказались намного сильнее.
Говорят, что демоны взяли как—то волшебный серебряный нож и попытались отрезать плененную тень в полдень самого Длинного Дня года, но магия волшебного гвоздя оказалась сильнее серебряного лезвия, и они отказались от этой затеи.
И наконец, говорят, что ужасные демоны отрезали в тот день свои собственные тени, чтобы им никогда не испытать такой печальной участи.
Теперь, леди Джиннарин, ты знаешь, почему демоны не имеют души — все, кроме одного, прочно прикованного к камню и окруженного жгучими песками пустыни.
Джату рассмеялся, и лицо Джиннарин расплылось в улыбке.
Спустя некоторое время она сказала:
— Спасибо, Джату. Мне очень понравилась твоя история.
Джату улыбнулся и вновь чуть двинул штурвал.
Вода омывала корпус судна, океан пенился, над головой сияли звезды, медленно описывая круги по небосклону. Где—то на палубе послышалась песня, грустный напев на языке, не знакомом ни Джату, ни Джиннарин. В их поле зрения появились Эйлис и Араван. Они прошли по палубе и, перегнувшись через леер, стали смотреть на освещенные лунным светом скользящие вдоль борта волны.
— Хм—м, — пробормотал Джату.
— Что? — спросила Джиннарин.
— Я просто думаю… размышляю. Джиннарин ждала. Наконец Джату сказал:
— Я думаю, что наш капитан склонен потерять свою тень ради леди Эйлис.
— Потерять свою тень? — повторила Джиннарин. — Пожалуй, ты прав, но она отдаст ему взамен свою, Джату.
Этой ночью Джиннарин проснулась, дрожа от возбуждения, сердце ее бешено колотилось.
— Эльмар! — закричала она, барабаня по тонкой двери и врываясь в его каюту. Рукс следовал за ней. — Он вернулся! Мой кошмар вновь со мной! Как я счастлива!
Но только храп приветствовал столь радостное известие.
«Эройен» продвигался на северо—запад, покрывая ежедневно лигу за лигой, постепенно приближаясь к далекой цели. Погода в основном благоприятствовала морякам, хотя время от времени случался дождь. Океан находился в непрерывном движении, он был подобен гигантскому чудовищу, вдыхающему и выдыхающему на поверхность огромные волны. Иногда мимо судна проплывали косяки рыбы. Появлялись также и стаи морских птиц, ныряющих за мелкой рыбешкой. Однажды показались киты.
— Властелины моря, — сказал Эльмар.
Время от времени вдали можно было разглядеть одинокий парус, но по большей части от горизонта до горизонта не было заметно никаких признаков жизни. Но однажды…
Вижу дым, — прокричал дозорный с фок—мачты. — Вижу дым впереди по правому борту.
Стоя на носу судна, Джиннарин посмотрела вперед. Далеко на горизонте в воздух поднимался темный столб.
— Что это? — спросила она, поворачиваясь к Аравану с Эйлис. — Облако или дым? Может быть, горит какой—то корабль?
Эльф покачал головой;
— Я так не думаю, Джиннарин. Я бы сказал, что это Карак.
— Карак?
— Карак — это вулкан на Атале, — не отводя глаз от пятна на небе, пояснила Эйлис. — Время от времени он приходит в движение, выбрасывая в воздух пепел и дым.
— А как насчет лавы? Я слышала, что с вулканами случается и такое.
— Иногда случается, но на моей памяти не было. Что скажешь ты, Араван?
— Я слышал, что в последний раз Карак выбрасывал лавовые потоки три или четыре тысячи лет назад. Точнее не могу сказать, я ведь сам здесь всего две тысячи лет.
Матрос, сматывающий поблизости веревку, открыл в изумлении рот и уставился на Аравана, прослышав о возрасте своего капитана, хотя ни Эйлис, ни Джиннарин не нашли в словах эльфа ничего примечательного.
— Ты переправлялся на Атале? — спросила провидица. Эльф покачал головой:
— Нет, но мог бы, поскольку на этом острове имеется перемычка, связывающая Аталу с Адонаром.
— А я вообще не знаю, где мои родители переправились на Митгар, хотя потом большинство из нашего народца поселились на Рвн, — вздохнула Джиннарин.
Араван заметил:
— Любопытно, но я только сейчас сообразил, что ни Адонар, ни Неддра — Нижние сферы — не имеют связи с Райвеном, только Вадария магов.
— Да, — подтвердила Эйлис, — на Райвене есть переход, и только он связывает Митгар с Вадарией.
— Как странно, что у магов существует всего один переход из Митгара в Вадарию, — сказал эльф.
Джиннарин хихикнула, и, когда Араван с Эйлис вопросительно взглянули на нее, пикса заявила:
— Возможно, Адон сделал так специально, чтобы Митгар не оказался переполнен «эльмарами».
Араван засмеялся, Эйлис тоже улыбнулась и, не отводя от него глаз, продолжила:
— Он становится таким, когда старится, — капризным, ворчливым, даже вздорным. У него развивается привязанность к элю, вину, бренди и прочим спиртным напиткам. Но он совершенно изменится, когда попадет в Вадарию и вернет свою молодость.
— Он переменится? — удивилась Джиннарин.
— Да. — Эйлис повернулась к пиксе. — Он совсем перестанет брюзжать, но любовь к спорам у него останется.
— О боги, — заволновалась Джиннарин, — я совершенно не уверена, что мне это понравится. Я люблю его таким, какой он есть.
Освободившись из объятий Аравана, Эйлис опустилась на колени, и ее глаза оказались на одном уровне с пиксой.
— Я тоже, Джиннарин. Хотя я люблю его и молодым тоже. Верю, что и ты полюбишь.
Джиннарин нерешительно улыбнулась:
— Он заставляет меня думать… в самом деле думать. Я до сих пор размышляю над вопросами, которые он задал мне несколько месяцев назад.
Эйлис рассмеялась и поднялась на ноги.
Поверь мне, Дж. иннарин, это в нем не изменится.—
Эйлис перевела взгляд на Аравана. — Расскажи мне, как ты стал другом хидденов.
— Это простая история, — ответил эльф. — Мы пересекали Уэстонский океан в направлении далекой страны фиордов. Ее жители торговали с алентами, замкнутыми, но II то же время миролюбивыми людьми.
Во время одного из таких торговых вояжей нам надо было сойти на берег за пресной водой. День был ненастный, но сквозь шум дождя я услышал в отдалении лай лисиц и, заинтересовавшись, пошел на эти звуки.