Понимаете теперь, к чему понадобился ему весь этот «сыр-бор» с приволакиванием на ипподром площади и трибуны на крышу? Чуете, куда загибает?
– Не совсем. Ясно видно, что гнет, а вот – куда гнет – пока не понятно.
– Все понятно. А намекает он вот на что.
Если стало не важно то место, где находится длина и ширина конкретно – где тогда следует искать высоту и глубину соответственно – вот о чем он на самом деле категорически заявил! Поняли?! То есть, явная, категорическая, можно сказать, лепта к пересмотру существующего законодательства, где «условности» иногда бывают поважней самого существа дела. «Зачем условности?» – вот о чем спросил Шестикос! А это уже – не просто вопрос критический и запрещенный! Это вопрос – «хавотский», «глобальный», «политический»! Представьте себе!
– Вы уже тоже, как будто начинаете кричать
– А как тут можно – спокойно! Но, правда, скажу вам и кое о чем тихо и по секрету: кто это, на самом деле, постоянно перепутывает ширину и длину местами и говорит «предположим»? Известно – кто! Но перед «чем» положим и «что»? Если перед носом положим, то ведь длинной рукой трудно будет взять. А если далеко положить, то ничего не останется под носом. И что такое, на самом деле, – «условность»? Условность, если принята законодательно и указана в гостах – чудовищное преобразование само по себе! Опять – почему? Потому, что ее легче всего утрировать».
«Правда!» – донеслось с трибун
«Брависсимо»
«Где билетер?!»
И это почти, как в цифрах, где тоже есть привычка «округлять». Но об этом чуть ниже.
«Мало того – продолжил Шестикос Валундр, воодушевившись, – копировальный станок!...»
И далее Шестикость Валундр сказал следующее – прошу обратить на его слова особое внимание. Что, мол, почему вопрос этот стал из области «второстепенного»? – спросил он. С каких таких убеждений, и с чьей непосредственно подачи никто больше об этом не говорит? Давайте, говорит, разберем данную провокацию (а это – провокация) категорически – вот что именно на самом деле он сказал! Трибуны сразу навострили уши. Вкратце сказал так. Если, говорит, есть копировальный станок, зачем, говорит, нужна копировальная бумага? Она не нужна. Но ведь такая бумага – была! Тогда зачем, спрашивается, понадобился копировальный станок? Но именно затем понадобился копировальный станок, чтобы копировать без копировальной бумаги. Но ведь копировальная бумага – была! Кто-нибудь жаловался на нее, что – плохо копирует? Никто не жаловался. Тогда зачем понадобился копировальный станок? Для того, чтобы не было копировальной бумаги! А это, уже, в свою очередь, значит, что все сосредоточено не на том, чтобы прибавить, а на том, чтобы отнять.
Представьте себе такой оборот!
– Трудно даже представить. Но и здесь он насчет копировальной бумаги тоже совершенно справедливо заметил. Копируют все и вся, потому, видать, нужно здесь вечно какие-нибудь новшества постоянно подсовывать, чтобы само понятие «копировать» казалось единственно возможным и незаменимым действием, чтобы ничего «другого» возможного и неизменного не придумывать.
«Вопрос не принципиальный» – возразил Так Преступничий. Затем так же вышел вперед и начал разминаться. Затем, когда пришел к финишу, сказал:
«Ответьте на другой. Почему клея дешевого нет? Склеиваться то все равно надо! Я вот, например, не знаю – почему. И если меня о том спросят – промолчу. И с каких пор стало по всякому видно, стоит только пройти по улице к коксовому заводу, что выметают ее плохо и мысок постоянно пачкается, не говоря уже обо всем остальном! Я ведь не прошу много. Я прошу только – чтобы улицы выметали чисто».
Шестикос Валунд и здесь нашелся:
«О клее и обо всем насущном – ответил он – говорить стоит, конечно, в начале всего, а не в самом конце. Конечными ли будут ответы или первостепенными, тоже вопрос замысловатый, и в нем стоит разбираться не только лежа на диване. К тому же если вопрос поставлен ребром, то лежа на спине на него не ответишь. И стоит ли тогда лежать, когда тот, кто стоит, тоже на него вряд ли ответит? Ответы они ведь не всегда полностью отвечают на вопрос. Следовательно, прежде всего, нужно научиться ходить «куда надо», и уметь разбираться в «наполненности» вопроса – чем наполнен, чем заполнен, насколько дополнен, и – кем?»
– Молодец. Ловко парировал!
– Ловко. Но опять заворот завернул против резьбы. Опять – Пистана Папаяна уехала!
Тут же последовали другие реплики, натянули транспаранты с вопросами потому, что не все можно было услышать – микрофон фонил. И, потому, в общей продолжительности данного события, к этим разговорам мы еще вернемся, и, чтобы не нарушать саму последовательность события скрежетом, разъясним некоторые основные моменты касающиеся непосредственно ипподрома.
– И все-таки, не перестаю удивляться – каким же надо обладать чувством ответственности перед самим собой и мужеством, какой нужно иметь точильный камень под каблуком, чтобы после такого острого языка самому на этот свой язык не попасться?
– Теперь вот я не совсем вас понял.
– Я хочу сказать, что после подобной критики в сторону происшествий, ведь обязательно в таком «мус», как Шестикос, обязательно должна появиться лишняя минута-другая, чтобы уличить самого себя в данной прозорливости. Стыдно ведь одному быть умному, когда рядом с пивной живешь. Я – о самокритике.
– Ах, вот вы о чем! Но для Шестикоса Валундра этот вопрос давно закрыт. Однажды, когда он, было, действительно начал идти гораздо дальше своих собственных размышлений и с привычной ему сосредоточенностью начал все более основательнее вглядываться в окружающую обстановку и в лица, идущие ему навстречу, он все чаще начал натыкаться на свое собственное лицо, начал самого себя встречать то на улице, то в гостях, то дома – все чаще. Понимаете ли – насколько серьезными могут быть такие встречи для Шестикоса? Двойственность она и всегда была понятна – тройственность – тоже и т.д. Обычные, на самом деле, вещи – не мне вам говорить. Но встречаться – встречаться, встречи – встречами, а вот когда начинаешь спорить сам с собой, применяя свои, шестикосовские же истины, это уже не смешно.
– А было такое – не знаете? Очень бы интересно представить.
– Ну, не без этого. Конечно и всенепременно – было. Представьте себе – если какой-нибудь Титус Нычкин может позволить себе по семь раз на дню повторяться – сколько может повторений позволить себе Шестикос? А Роту? На что Роту ловит в свои сети то Кацусскую, то Вишневскую – как думаете?
– Улицу, что ли Вишневскую?
– Да нет. Он так каждую Морнтарану Хохлиману называет, чтобы запутать – то Вишневской, то Кацуской. Не о них сейчас речь. Так – представьте себе – сколько! До меня слухи дошли, что Шестикос Валундр даже чаепитие между самим собой раньше устраивал. Рассадит самого себя на стулья, ведра снимет, и целую ночь – беседуют. После он попросту не выдержал этой диалектики и переехал на другую квартиру и попросил Роту адреса его в адресной книге не публиковать. Те, двойнички с троиничками, походили, было, по улицам, побродили, было, по закоулкам, поискали его по всем пустырям, вроде нигде его не нашли и вроде искать его бросили. Иногда увидят где-нибудь случайно на улице, увяжутся за ним, и тогда можно очень интересные вещи наблюдать – этот убегает, те – догоняют.
– Вот и я говорю – без Шестикоса было бы скучно. Но мы отдалились...
– Так вот – насчет ипподрома».
–Да...
4
– С точки зрения геометрии – как сказал Пепитрик-летописец, – «между двумя точками прямая линия всего короче». Так? Может оно и так – трудно не согласится. А, что если точка всего – одна (а кто умудрился вторую поставить – мы это после выясним)? Берем тогда прямую линию, ведем, и получится – круг. В общем своем Карл Марл Штате событий, и по последнему прейскуранту заинтересованностей, данное положение настолько просто и академично, что выстраивать на этой почве возражения – смеху подобно – оно так происходит и в частности. И площадь, на которой теперь видим событие тоже круглая; и здание на ипподроме, хотя принесли квадратное и с четырмя углами и колонны на ней даже были, но попав на ипподром и посмотрев «куда его принесли», тоже обязательно начнет закругляться, и станет, в конечном счете, совсем, идеально, без возражений круглое. «Ну, а что если это еще и не точка совсем, а дыра, которую провинтили тем же циркулем?» – высказал свою версию Солончак Кишкин. «Куда тогда линию вести? Совсем неизвестно что может получиться!» И мы с ним совершенно согласны, в таком случае.