Отец все еще стучал по двери, умоляя меня отозваться. Он стучал так сильно, что казалось, еще чуть — чуть и вышибет дверь. Я с трудом поднялась на ноги и все же сумела открыть ему. Первое, что я увидела, это обеспокоенный его взгляд, которым он быстро осмотрел меня всю с ног до головы, пытаясь удостовериться, что со мной все в порядке. Но когда он увидел бритву, все ещё плотно зажатую в руке, то на лице его отразилась новая порция ужаса. Он аккуратно, очень осторожно потянулся к этой самой руке и с тихим шепотом, так, словно боялся напугать раненое животное, попытался забрать ее у меня.
— Оксана, доченька, отдай это мне, — а я даже не думала сопротивляться, стояла с видом полного безразличия, и отец без труда разжал мою ладонь и отшвырнул бритву прочь. И тут же крепко меня обнял, прижимая к себе так сильно, что мне стало трудно дышать.
Он забрал меня к себе домой, бережно усадив на переднее сиденье, так тихо и в полном молчании, словно боялся сказать мне лишнее слово. Я смутно помню лица друзей, обеспокоенно смотрящих на нас, перешептывающихся между собой. Тогда мне было плевать, что они обо мне думали. Но мне было уже не наплевать, когда, уже появившись в институте, случайно подслушала разговор своих однокурсников:
— Она правда хотела покончить с собой?
— Говорю тебе, у нее в руках была бритва! Что тут еще можно подумать?
— Да ладно!
— Да! Она так долго не открывала дверь, что я уже думала, ее отец точно ее вышибет и найдет мертвой в ванной!
— Какой ужас!
— И это все из-за какого-то парня, представляешь?!
— Да, причем парня ее подруги, которого она хотела отбить!
— Вот ненормальная! Чем она вообще думала?
Этот диалог я подслушала случайно возле кабинета, где у нас должен был проходить урок истории дизайна, и не передать словами, насколько неприятным стало для меня осознать, что все теперь думали обо мне как о несостоявшейся суицидальной дряни. Признаться, я думала пропустить несколько дней учебы после тех кошмарных выходных и просто отлежаться дома на диване, как мне и предлагал папа. Но, скрепя сердце и сжав волю в кулак, я решила, что не позволю случившемуся менять свой обычный уклад жизни. Я намеревалась зайти в класс с высоко поднятой головой так, словно ничего не случилось и вести себя так, как обычно. Но услышав, как обо мне сплетничали однокурсники, невольно ставшие свидетелями всей этой грязной истории, я вся сжалась и уже хотела развернуться и уйти прочь, но вовремя одумалась и все же зашла в кабинет. Как и предполагалось, все разговоры с моим появлением тут же стихли. Я молча прошествовала до своего места и сделала вид, что очень занята своими личными делами и уткнулась в тетрадь по истории.
Во время всех лекций в институте я безуспешно посылала сообщения на Ленкин телефон, с просьбой выслушать меня Она не отвечала. И тогда я решила написать ей все почти с самого начала, рассказать о том, как все началось. Я хотела сделать это до того, как это сделает Стас. Уверена, он бы многое перевернул, в этом я теперь не сомневалась. Я писала ей о том, как он первый признавался мне в своих якобы сильных чувствах, и как долго я пыталась его отталкивать, стараясь вразумить. Поскольку текст сообщения был довольно длинным, я отправляла его частями, и, остановившись примерно на середине своего повествования, как раз на том моменте, где рассказывала, как Стас уверял меня, что я ему сильно нужна, мне, наконец-то, пришло встречное сообщение: «Да кому ты нужна, чертова медуза! Не звони и не пиши мне больше никогда!!!! Поняла меня долбаная шлюха!! Я все про вас знаю!! Не смей попадаться мне на глаза больше никогда!! Поняла меня!!!» Увидев это сообщение, я оторопела, мои руки задрожали, а на глаза снова навернулись слезы. Когда-то давно я говорила Лене, что иногда мне кажется, что я похожа на холодную медузу, вроде бы привлекательную, но никто не хочет взять меня в руки, опасаясь прикоснуться. Ленка тогда засмеялась и сказала, что я для нее никогда такой не стану. Тогда ее слова меня очень согрели, а теперь, увидев ее ответ на экране телефона, я поняла, что она не станет меня слушать. Она мне не поверит. Стас меня опередил и уже отлично промыл ей мозги своими лживыми речами.
Я не стала дописывать все то, что хотела, отбросив эту затею. Вместо этого сделала вид, словно ничего не произошло, теперь я всеми силами пыталась сконцентрироваться на уроке. Тогда я заметила, что когда полностью погружаюсь в работу, то все плохое словно отходит на задний план, и мне становилось гораздо легче и уже почти ничего не омрачает мои мысли. Всякий раз, когда в голову напрашивались мысли о Стасе или о Лене, я тут же переключалась на живопись, на историю искусств или на что угодно, лишь бы это было связано у меня с запахом красок и чувством шероховатости грубого холста. Я стала точно одержимой, бралась за самые сложные задания с таким рвением, что все смотрели на меня с недоумением и разве что не крутили вокруг виска.