— Видел. Это вышло случайно, я не хотел влезать в твою жизнь вот так, без разрешения. По крайней мере, не таким способом.
— Хорошо, — я поднялась с постели. Я верила ему, Максим не стал бы нарочно рыться в моих вещах, ему стоило лишь запустить руку под подушку, когда я говорила с мамой по телефону, чтобы найти мои рисунки. Подойдя к окну, я взяла с подоконника те самые злосчастные листы бумаги. — Думаю, тогда ты многое уже понял.
— Если не хочешь говорить об этом прямо сейчас, не говори. Я больше не буду давить, — снова напомнил мне Макс.
— Нет, все нормально, — я обернулась к нему, тщательно рассматривая его всего. Но его такой полуобнаженный вид немного отвлекал, и я опустила глаза, снова села рядом.
— Тебе все еще больно? — тихо прошептал Макс.
— Уже нет, — так же тихо отозвалась я.
Максим как то странно прочистил горло и более хрипло спросил:
— Любишь?
— Что? — я подняла на него удивленные глаза, в голове мелькнула мысль, как он мог понять? Как увидел?
— Ты его любишь? — снова спросил Максим уже с нажимом, и я с облегчением позволила расслабиться своему телу. Вот глупая! Он спрашивает меня про Стаса!
— Конечно, нет, — быстро и с облегчением ответила я. — Думаю и не любила никогда на самом деле. — равнодушно пожала плечами, а затем испуганно посмотрела на него — От этого мой поступок только хуже, да?
— Но ты думала, что любишь? — снова спросил Макс.
— Да, думала, — кивнула я.
Максим замолчал, и, забрав листы из моих рук, начал их медленно перебирать. Я старалась не смотреть, на каких именно моментах он особенно заострял внимание, и нервно кусала губы.
— Как же долго ты себя мучила, — он отбросил листы в стороны и прижал меня к себе. — Обещай больше так не делать!
Я согласно кивнула, но Максим все же требовал от меня основательного ответа:
— Обещай — больше никогда!
— Обещаю, — прошептала я, благодарно прижимаясь к нему, — а теперь поцелуй меня, покажи, что не осуждаешь меня.
— Я не осуждаю.
— Покажи, что не считаешь меня дрянью!
— Никогда, — яростно прорычал он и притянул меня к себе, чтобы снова впиться в мои губы своими.
Глава 27
— Целуй меня, — шептала я, — целуй сильнее!
И он целовал меня именно так, как я хотела, как я нуждалась. Он давал мне именно то, что мне было так необходимо, он отдавал мне себя! Я чувствовала это в каждом его жарком поцелуе, а в том, как он нежно и страстно ласкал мое тело, я видела поклонение к себе. Он не презирал меня! И это было самым сладким осознанием правды в моей жизни. Максим наклонил меня, заставляя лечь на постель, накрыв меня своим крепким телом. Его глаза лихорадочно блестели, он смотрел на меня так, словно я была сосредоточением его мира. Своей ладонью он провел по моей щеке, опускаясь ниже к шее, туда, где яростно билась жилка, он провел по ней одним пальцем, а затем, наклонившись, поцеловал ее.
— Я никогда не считал и не стану считать тебя дрянью. Я хочу, чтобы ты это запомнила, Оксана, — прошептал Максим.
— Я запомню.
— Умница, Бабочка, — его пальцы продолжали гладить мою шею, успокаивая меня. — Ты не обязана рассказывать мне все, что было, это твое право. Но если тебе необходимо этим поделиться, то я готов слушать.
Я кивнула с благодарностью и, нервно сглотнув, потянулась к своим листам, хранящим мои секреты. Но они были так далеко, разбросанные по всей постели, после того как Максим отбросил их, а часть из листков улетела на пол. Он помог собрать мне их все до последнего, и медленно, не торопясь, чтобы собраться с мыслями, я сложила их в нужном мне хронологическом порядке.
— Моя подруга Лена, — я протянула первый рисунок, где мы с ней сидели в кафе, а между нами была прочерчена широкая линия, изображающая трещину, увидев ее, я себя поправила. — Моя бывшая подруга Лена.
И снова меня удивила собственная реакция на все происходящее, не было слезливых содроганий по всему телу, тошноты, как первого признака моего сильного волнения. Не было ничего. Я даже отчасти попыталась вызвать в себе то мучительное состояние тревоги и боли, что обычно приходило ко мне при воспоминании о прошлом, но ничего. Это было так странно и непривычно, что создавало ощущение сна. Единственное, что еще указывало на то, что я все еще переживаю, это были мои трясущиеся руки.
Максим слушал внимательно, а я не поднимала на него глаз, чтобы увиденное в них не сбило меня с толку. Я все еще боялась увидеть в них осуждение и только поэтому рассказывала, не отрывая взгляда от рисунков, словно именно они подсказывали мне, что нужно говорить дальше. Самым сложным для меня, как ни странно, стал момент окончания, где в моей руке оказалась бритва. На этом месте Максим, до этого сидевший спокойно и никак не выказывающий своих чувств, вдруг резко схватил меня за руку, и я поневоле подняла на него глаза.