Прошло много лет, но мое сердце саднило при мысли о тех, кто не выплыл, кого поглотила и уничтожила волна жаждущих свободы. Дети цветов… иных расстреляли серые воины в шлемах и за щитами по приказу тех, кто боялся… иные уничтожили свое возлелеянное освобожденное эго, поставив выше него кайф… дух прочих был сломлен. Они захлебнулись, подняв такую волну…
Я сказал нет ЛСД и зарекся от шаманских путешествий. Индия, Япония, Китай… мистический солнечный Восток!.. он подарил мне гармонию с самим собой и любимой женщиной. Наши души, блуждающие в совместной медитации, наши свободные души знали, что такое — раствориться в мире и друг в друге.
Наши странствия завершились, и мы обосновались в России, которую Вероника назвала самой мистической из всех стран. На время мы стали обычными людьми. У нас был сын Дмитрий(о, длинные красивые довоенные имена!). У нас был дом и очаг…
Но потом была Война, отнявшая у меня жену и сына. Я проклял мир. Я сошел с ума в тот день. Я заключил себя в Храм, став его частью, его духом. Я не видел солнечного света задолго до того, как он действительно исчез.
А ты, сиротка, только что потерявшая мать, бежавшая от своего горя и ужаса в темные храмовские подземелья… растрепанная и заплаканная девочка, у которой никого не осталось в мире… ты заставила меня вернуться в реальность, а потом — снова попытаться заглянуть за ее край.
И я понял, что учился, что вбирал в себя опыт и ошибки всего мира единственно для того, чтобы выучить и воспитать тебя, чтобы твоя жизнь вышла из тесных берегов судьбы и сверкнула кометой на чистом ночном небе. Чтобы ты могла смотреть на солнце, которое, я верю, можно вернуть…»
Твердислав закрыл книгу и прочел на посеревшем переплете: «Сборник мыслей, светлых и не очень. Для маленькой Рон, когда она вырастет.»
Это была необычная книга. Чей-то старый дневник, исписанный прерывистым угловатым почерком, пестрый от вклеенных цветных фотографий, через которые в тьму и зиму глядел сказочный довоенный мир. От него веяло жизнью, а руки, державшие его, пробирала дрожь, будто эта стопка бумаги была чем-то священным и бесценно дорогим. А еще чувствовалось: это чужое. Чужое! И предназначено совсем для других глаз. Твердислав прочитал всего пару страниц, открыв книгу на середине, и больше не стал, будто кто-то властно сказал ему: «Не ты должен это читать»…
Как она здесь оказалась? Видимо Твердислав принес ее с бумажным хламом, кучи которого, вперемежку с камнями, досками и грязью были свалены у стен Храма после землетрясения и так забыты. Книга была в середине стопки старых газет, которые он использовал, чтобы растопить себе костерок (бумага так хорошо горит!) или свернуть пару самокруток с вонючим табаком, который храмовцы делали то ли из корней каких-то подземных растений, то ли еще из какой гадости… он был похож на довоенный табак, только самых скверных сортов…
Твердислав был дозорным, по определению здешнего командира, а простой народ звал его Звонарем, не помня да и не желая помнить его имени. Он был стар, а миром сейчас правили дети…
Все его дни были похожи один на другой, и он уже не различал дней… Твердислав сидел на удобном самодельном стуле, курил самокрутку и время от времени поглядывал с высоты колокольни в бинокль. Он был уже старый, битый жизнью солдат, нашедший себе последний приют в этом госпитале. Кто-то же должен оглядывать окрестности. Работа тихая, почти безопасная. Старику и хорошо: сиди себе, думай, покуривай, смотри в бинокль. Увидишь стайку «Ворюг» — звони во все колокола, а там молодые «крестоносцы» с ними и разберутся, а если совсем прижмет — есть же торгаши и местные, да и среди раненых найдется несколько дееспособных снайперов да с десяток солдат атаки. Этот госпиталь — крепость, а «Ворюги» — самоубийцы…
…Книга задела его за душу. Ее надо было вернуть. Это драгоценность, принадлежащая не ему…
Твердислав бросил недокуренную самокрутку, спрятал книгу за пазуху, поближе к сердцу и начал спускаться вниз, постепенно погружаясь в храмовскую духоту и шум. Разумом он понимал, как малы его шансы найти здесь и сейчас девушку по имени Рон: возможно, она за сотни километров отсюда, или же ее давно нет в живых… Но все равно шел, останавливал пробегавших мимо юнцов и спрашивал, где найти Рон. Удивительно, все куда-то спешили, все что-то знали, все к чему-то готовились. Людской поток теперь имел цель и направление. Стало сначала интересно, в чем тут дело, потом — тревожно, и Твердислав пошел туда, куда шло большинство, затерявшись в толпе молодых, юных и маленьких.