А пока… пока ты ведешь его на слет… Интересно, Ив тоже сомневается? Внешне спокоен, как танк…
Ты только сейчас задумалась, как же плохо ты знаешь своего брата. Люди не бывают простыми. Ты привыкла видеть Ива бестолковым равнодушным воякой, который следует принципу «сила есть — ума не надо», а думать за него предоставляет клану. Но бывало, сквозь хитиновый панцирь равнодушия и жестокости проглядывало вдруг что-то человеческое, что-то детское, доброе, честное. Что-то от того Ива, из лесных снов…
Ты помнила, как он испугался, когда ты чуть не замерзла в снегу… как он «попался», когда Влад заговорил с ним о сыне… тогда трогательная любовь к этому маленькому существу, к единственному в мире продолжению себя, перевесила в Иве все: и гордость, и законы Кодекса, и страх за жизнь сестры… Ив тоже может быть беспомощным, безвольным… и тот случай… просто показал, что он человек, и ничто человеческое ему не чуждо…
Какая простая истина — человек не может быть простым и постоянным. И как поздно она пришла к тебе, Рон! Но теперь ты не сможешь делить людей на своих и чужих, теперь не сможешь ненавидеть врага… помнишь, ты, прицеливаясь, удивленно воскликнула: «Это ребенок!»… А ведь каждый убитый тобой — чье-то дите, сын или дочь… чей-то брат или сестра… чей-то друг…
Хватит, хватит мыслей! От них становится страшно…
…скоро слет. Там тебя встретит Дан, красивый, веселый, семнадцатилетний, обнимет, чуть не придушив в объятьях, будет нести радостную чушь и смотреть тебе в глаза влюбленным счастливым взглядом. А потом вы вместе пойдете смотреть зрелище, когда выйдут на Арену два безоружных пленника — сражаться за право на жизнь… вернее, за право на милость толпы…
«…Виктор!!!» — вспомнилось тебе… А в действительности побежала бы? Побежишь ли?
Да кто он тебе? Кто тебе Влад? И смелости не хватит. Будешь сидеть и смотреть, да еще и покрикивать весело, чтоб из толпы не выделяться.
Ты не хочешь, чтобы так было… ты даешь ЗАПРЕТ. И душа наполняется болезненным, мучительным чувством, будто бы заработали, заскрипели, сыпля ржавчиной и обрывая паутину, старые тяжелые шестерни… двигаясь медленно, с ужасным трудом. Это похоже на чувство стыда… страха… радости… вместе, и хочется сделать все что угодно, лишь бы оно исчезло…
49
Он идет впереди, тянет за собой сани. А ты просто восторженный мальчишка, в котором на время умер молодой взрослый — серьезный, сознательный «Невидимка». В твоей душе вспыхивают мечты, вспыхивают и гаснут одна за другой, точно солнечные трещинки в летний день. Ты представляешь себя на его месте. Видишь себя всегда сильным, всегда храбрым, всегда побеждающим. И в твоем воображении перед тобой склоняются кланы, один за другим. Ты извечный лидер, всегда знающий, как надо… Железная рука и холодное сердце…
Мечты распаляют душу, и ты уже не пытаешься «сделать сердце холодным», тебе хорошо. Улыбаешься от уха до уха. Можно. Сейчас ночь, темнотища, и никто не увидит твоей улыбки, твоего детского восхищенного блеска в глазах. Никто не почувствует волнения твоего сердца и не заглянет в твои мечты.
Ты редко бывал самим собой, даже когда никого не было рядом. Боялся дать слабинку, позволить себе стать тем, кто ты на самом деле есть — ребенком.
Если бы кто сказал тебе все это, улыбка мигом бы исчезла с твоего лица, Ив, и в глазах сверкнула бы мертвая сталь, холодная, как блеск скальпеля. Вернулся бы взрослый, и энергия счастья мигом превратилась бы в чистую ненависть. Ко всему и ко всем. Ту самую ненависть, от которой наполняется адреналином кровь, ту самую ненависть, от которой входят в раж «Берсерки», легендарный клан бешеных бойцов, не ведающих страха…
Ты считал, что улыбаться и плакать — значит показывать свою слабость. Ты воспитывал себя суровым воином, равняясь на своего отца, которого, сказать честно, совсем почти не знал. Ты не знал, что он умел от души смеяться, и не видел, как он рыдал всю ночь, когда умерла твоя мать… Он был для тебя идеальным «Невидимкой», человеком, которым не владеют эмоции. И ты хотел быть таким же. Но не мог…
Влад… он старше твоего отца в два раза. И он выше того, что ты зовешь моральными принципами. Хочет смеется, хочет болтает с Рон о всякой чепухе, или вспоминает что-нибудь… дурью мается, играет в свои игры или становится серьезным, каким тебе никогда не стать…
Ты еще не понимаешь, но твои идеалы рушатся. Ты тоже хочешь быть выше. Настолько выше, что никто и ничто не помешает тебе быть самим собой. Что никто не осудит тебя за это, не назовет трусом (ну разве про Влада такое скажешь), не будет смеяться. Он свободен в своем выборе, в своем поведении — во всем. И ты тоже будешь свободен, Ив, и ты тоже перестанешь прислушиваться к мнению толпы, быть, как все.