— А что случилось с Южным? — поинтересовался паренек.
— Заполнен.
— А-а… Ну тогда я пошел. Счастливо!
— Счастливо.
Прошли еще несколько человек. В общем ничего необычного… Сандра, кажется, начала засыпать.
Вдруг она встрепенулась, в глазах появился интерес. Любопытство. Удивление. И странная смесь радости и какого-то неприятного ощущения…
Двое «Невидимок» и «Гриф», причем «Гриф» несет раненого «Невидимку» на руках…
— Кого я вижу! — то ли сердито, то ли радостно сказала сестра. — Верона! Решила вернуться в Красный Крест?
— Нет, Сандра, я здесь из-за своего брата, он сломал ногу…
— Ага, вижу. А кто тот, третий?
— Влад, — коротко ответила Рон, и Сандра поняла, что она к этому больше ничего не добавит. Жаль, было любопытно.
— Тоже ранен? — спросила Сандра.
— Да. В спину. Рана почти зажила.
Ах, рана почти зажила! Любопытно, кто же приложил к этому руку… ну-ну. С каких это пор «Грифы» тащат в госпиталь раненых «Невидимок», а те лечат своих заклятых врагов?
— Ну что ж, — сказала Сандра, продолжая размышлять на столь интересную тему, — каждый найдет здесь помощь…
54
— Айна?
— Да. Здравствуй, Ройхо.
— Здравствуй. Как ты меня нашла?
— Это не так важно… Я прошу тебя вернуться.
— Зачем?
— Пойми, ты никогда не сможешь снова стать человеком, как бы ты ни старался… То, что ты прячешь свою силу, не поможет тебе стать таким, как все люди. Ты вырос из этого.
— Мне так не кажется. Знаешь, только здесь, среди них я чувствую себя спокойно… Я влюблен, Айна. И любим…
— Любим? Ха! Ты веришь, что все по-настоящему? Не понимаешь ничего, что ли? Да от одной твоей мысли дрожит мироздание, а уж в этом мирке вся судьба переделывается под тебя. Ты можешь даже не желать ничего менять, можешь прикидываться безвольной щепкой на волнах, но все равно: все будет так, как по-твоему должно быть.
— Она меня любит. Всегда любила…
— А что она могла сделать против тебя? Насколько она младше, ты хоть знаешь?!
— На двадцать пять лет…
— Придурок!.. прости, Ройхо… Она младше на ТЫСЯЧИ жизней! Тут силы неравны, понимаешь?
— Нет. Там я другой. Нас теперь двое в одном. Бог Войны и простой вояка. И мы мало понимаем друг друга. А тогда… тогда нас тоже было двое. И мы с переменным успехом боролись за контроль над смертной оболочкой. И мы оба любили. А в тот, последний раз, дрался, точно раненый зверь, не я… Я потерял контроль тогда… Мы любили. И сейчас любим. Оба.
— Я не понимаю, о чем ты…
— Я тоже не совсем понимаю. Могу только сказать, что моя власть над этим миром теперь ничтожна. Я сделал ЕЕ Хранителем, и теперь понял, что не зря. Она набирает силу. Сейчас в этом мире ЕЕ желание — закон. Я на себе это почувствовал. И действительно был тогда щепкой на волнах…
— Я люблю тебя, Ройхо. Вернись…
— Нет.
— Но ты не можешь оставаться там вечно. Твое место здесь.
— Вечно — не могу. Никто не остается здесь вечно. В этом мире для каждого есть время прийти и уйти. Родиться и умереть…
55
Здесь мало что изменилось, хотя Влад особо и не присматривался. Тут если хочешь ходить-присматриваться, придется перешагивать через валяющихся тут и там раненых, спящих здоровых(не будем останавливаться на том, что они тут забыли), хлам всякий и т. п. Вдобавок, дышать «больничным» запахом, который складывается из того, что где-то что-то стухло, где-то лекарство разлили, кто-то кровью истекает, кто-то блюет… и все такое прочее…
Редкая мебель, оставшаяся со времен приюта, стояла как прежде, — по краям. А самая рухлядь была свалена в кучи, из которых деревяшки таскали на дрова. Кончатся дрова, что делать? Ну, «Красный крест» без топлива не останется: нефтью будут топить, углем. Снабжать придется, слишком уж нужен кланам этот госпиталь.
Странно было стоять посередине Храма и размышлять о всякой ерунде. И еще более странно, что Владу не виделись больше ни ядерный гриб над морем, ни цунами под сто метров высотой, ни полчища обезумевших крысаков. Все эти видения, сумасшедшие неспящие, которым шороха хватало, чтоб проснуться, они ушли. Осталась только память, что да, было такое, было и прошло.
А вообще здесь было спокойно. Даже среди вони и воплей, даже посередине человеческого муравейника…
Влад стоял неподвижно, как статуя, глаза смотрели в пустоту, сердце билось ровно, а душе было легко, как на крыльях.
«Господи, прости меня, — прошептал он беззвучно, одними губами, — за все, что я сделал… и чего не сделал. И пусть все будет хорошо…»