Сафонке ж он обошелся куда дороже: осиротел малец. Отец, казачий сотник Семен Иванов, сильно посечен был шаблюкой запорожской, чудом великим жив остался. А матушка пропала. Может, сгибла, а может, увезли с собой ватажники для продажи.
Не видать бы впредь мальцу красного солнышка, да спасла мать-сыра-земля. Скатились он и старший брат Михалка в яму, что копали под новый погреб, вжались, зарылись в осыпавшуюся землицу — и она уберегла от пистольных пуль и стрел, от пылающих головней и бревен, от копыт конских и смертоносных лезвий. Благо еще ночь помогла, литовцы ввечеру напали. А на рассвете, как ушли вороги лютые, прискакал побратим отцов, сотник казачий Качалов Михаил, и вытащил ребятишек из развалин.
Недолго обитали на пепелищах, отстроили хаты помаленьку. Исполнилось Сафонке семь годков — и почала пробиваться из земли к небесам вторая крепость на Воронеже-реке. На пажити же, пажах — разоренном, покинутом месте — вырастали, как грибы после дождя, могильные холмики с крестами.
Новая крепь оказалась счастливее первой — ей суждено было просуществовать века. Государь Федор Иоаннович повелел строить ее знатному городовому мастеру Илье Катеринину.
Как выпадала свободная от дел домашних минутка, Сафонка сбегал на стройку, любовался, как взметываются над холмом двухсаженные мощные бревенчатые стены, тын, надолбы. Над ними грозно взирали с высоты десятисаженной, коли мерить от верхней части стен, Большая и Тайницкая башни с шатрами.
Несмотря на запрет, Сафонка с дружками частенько залазил на самый верх, чтобы окинуть взором раскинувшееся на левом берегу приволье лесное, поглазеть на хитрые снасти, на умельство плотников.
— Комяги-то зачем? — любопытствовал Сафонка у мастеров, кивая на большие деревянные сосуды в форме ладьи, стоящие на башне.
— Скоро уж отрок, инда ума не нажил. Пораскинь-ка сам… Осада, пожар ли приключитца — запас водный нужон. А вообще-то ходи отсель, не можно тутай людям сторонним быти…
Окнами в окружающий мир открывались в крепостных стенах ворота — Проезжие, Ильинские, Пятницкие и Затинные. Служивые, охраняя рубежи царские, садились в слободах, обрабатывали наделы, даденные им за службу, торговали, ремесленничали.
Надвое делился Воронеж: детинец — воеводский город — и посады. Каждая часть имела свои церкви. В крепости, скажем, стояли Троицкая, Соборная в честь Благовещенья пречистой богородицы с пределом Николы-чудотворца, да Никольская. Святого Николу в те поры почитали Христа пуще, посему в посвященной ему церкви колокольню развели на четырех столбах шатром, на ней же восемь колоколов — два поповых и шесть мирских.
Раскинулись в крепости воеводский двор, съезжая изба, осадные дворы для служивых людей, две житницы с хлебом, два зелейных — пороховых — погреба, оружейный сарай.
Посад мог похвастаться Пятницкой и Космодемьяновской (Воскресенской) церквями, обнесенными стеной, торговой площадью, многочисленными лавками да ларями.
Семен Иванов за заслуги воинские приписан был к детям боярским, [3]земельный надел имел. Обитал в Казачьей слободе, предпочитая жить со своими — и людишки знакомые, и при сполохе, коль беда нагрянет, легче до крепостных стен пробиться.
Вокруг нарождались слободы поменьше и победнее: Пушкарская, объединявшая десятки хозяйств пушкарей, Затинная, населенная стрелками из затинных пищалей, Напрасная. Тут же держали дворы иные воронежские помещики. Жили они в уезде, однако при набеге вражьем скрывались в городе.
Странным показался бы воронежский посад далеким потомкам Сафонки — нам, например, живущим четыреста лет спустя. Малый числом жителей, сравнительно большой площадью: ведь при каждом хозяйстве своя угода — сад, огород, выгоны, а то и луг, и пахотный надел. Дома прятались в глубине дворов, улиц в современном понятии не существовало. Они появились лишь после того, как по государеву указу здания стали ставить «у лица» двора, по ниточке — один обок другого. А тогда это были узкие коридоры в лабиринте плетней, палисадов и заборов, змеями петляющие промеж дворов, от храмов к городским воротам и раз от разу упирающиеся в тупики.
Город рос вместе с Сафонкой. Оба испытали в детстве и радости, и муки. Враждовали люто воевода Иван Кобяков с казачьими головами Иваном Арсеньевым и Борисом Хрущевым. Запретил воевода пушкарям, затинщикам да воротникам — ворот стражам — в стройке участвовать. Плотникам жалованье не платил — те и сбежали. И пошел в стольный град Москву царю Федору Иоанновичу донос: «…без плотников, государь, козаки и стрельцы города рубить не умеют, а городовой мастер Илья Котеринин на Вороножи живет без дело».
Паны дрались, а трещали чубы у холопов. Положил царь гнев на ослушников воли своей и указал воеводам воронежскому, михайловскому, пронскому да тульскому «беглых плотников, всех сыскав и бив батоги, за поруками выслать с сотником казачьим с Михаилом Качаловым». Побратиму помогал и Семен Иванов.
Плотников учили батожьем за самовольство, а потом выплатили им жалованье и дали припасы съестные.
Сафонке день расправы над беглыми запал в душу навсегда. Да и можно ли забыть свист кнутов, вопли истязуемых, тупые чавкающие удары кожаных ремней о человеческие тела, острый запах крови и смертного пота, от которого шарахались лошади… Отец на что ратник крепкий, ко всему привычный. И воевать приходилось, и людишек воровских ловить, государеву волю исполняя. Крови и смерти не страшился, жизнь свою готов был положить в час любой, а потому и чужого живота не жалел. Но поставлять жертв палачам не нравилось ему. И запил в ту ночь Семен люто, по горло набрался хмельной браги — чтобы только не слышать стоны и проклятья тех, кого словил он и отдал на катованье.
Глядя, как жестко, по-взрослому сжав губы и нахмуря чело, смотрел Сафонка на бичевание, решил про себя Семен: пора мальцу к делу воинскому приучаться, нечего порты на полатях протирать.
Тяжко далась наука бранная, но десять лет, проведенных в поте лица, не прошли даром. Скакал Сафонка на лихом коне не хуже бывалых казаков, саблей и пикой владел играючи, метко стрелял из завесной пищали. Даже к пушкам его подпускали пушкари: и к ним на выучку отдавал сына сотник.
В пятнадцать лет принял Сафонка первый бой с татарами, стал мужчиной, впервые убив врага. К осьмнадцати годам силу недюжинную накопил: немного было казаков, матерых даже, кто бы в борьбе на кушаках или в схватке кулачной мог его одолеть. Читать умел следы звериные, птичьи и человечьи, мог сметить татарскую сакму — выбитый конницей след в степи, в набеги ходил и без добычи-дувана не возвращался, государеву службу в отцовой сотне справлял исправно. Грамоте был горазд, не обделили его книгочиевой мудростью: Семен гонял его к дьячку, чтобы поделился тот с отроком толикой знаний своих.
И собой был Сафонка виден: росту — сажень, плечи — сажень же косая, красен обликом, русоволос. Не одна девка, проплывая мимо, алела маковым цветом и украдкой поглядывала на добра молодца, не одна женка, отданная старому да богатому, плакала о Сафонке поздней бессонной ночью.
И друзья-товарищи любили его: не давал он их в обиду, не бросал в беде. Куском хлеба последним делился, на коня своего раненых да уставших сажал, а сам бежал рядом, за стремя держась.
Ан все равно выпала ему тягчайшая на свете доля…
Воронеж, 30 мая 1604 года
В украинную степь службу сторожевую справлять выезжали спозаранку.
Во дворе воеводском стояла еще полутемь, разрезаемая светом чадящих смоляных факелов. Переступали с ноги на ногу кони, потихоньку перетаптывались казаки, стараясь, чтобы не звякнула сабля или шпора, не скрипнул ремень. А станичный голова Григорий Коробьин чел указ государев шести людишкам, коим черед выпал идти в составе дальней станицы, подвижной сторожевой заставы, в Дикое поле — смечать сакмы кочевников, набегавших на Русь. Воронеж тогда находился посередине между Ногайским и Кальмиусским шляхами — любимыми дорогами потомков Чингиза.
3
Дети боярские — в центральных уездах России мелкопоместные феодалы, служивые люди; в Воронежском крае в конце XVI — начале XVII веков — однодворцы, жившие в основном в поместьях, в селах и деревнях, но обрабатывавшие землю своим трудом. Они были обязаны нести военную службу.