Но и у протестантов тоже разврат неплох, скажут на это. Так, да на 3% незаконнорожденных в Лондоне приходится 230% в Риме.
Нам, восточной церкви, трудно было развиться. Мы века выносили на своих плечах всяких монголов, татар, турок, тогда как Запад резался только между собою, нам нет стыда, что мы еще не обогнали его. Но наше православие неизбежно сделает для масс больше , чем протестантство, потому уже только, что наше богослужение, в десять раз торжественнейшее католического, исполненное грациознейшей символики, влечет и увлекает массы и обрядом своим и понятностью символов (потолкуйте с старообрядцами, и вы удивитесь, как народ может легко понимать и осмысливать обряды). Протестантство сухо, скучно – проповедь, на которой оно выезжает, долга и действует усыпительно даже на людей, привыкших следить за логическим развитием темы. Нам только не достает хороших духовных академий, да закона, что нельзя ставить в священники или в дьяконы некончивших курс в духовной академии и несдавших строжайшего экзамена.
Разоблачать ли еще раны будущего царства румынского? Иностранцы заедают его, как и весь наш восток. Сюда тоже лезут все даровитые и бездарные проходимцы Запада, точно такие оттесняют туземцев от государственной службы, от торговли, от ремесл. В их руках капиталы, влияние... я же говорю, что здесь можно воочию видеть Россию после Петра Великого и при нем. За принцем Карлом валит уже толпа голодных немцев, и, несмотря на вопль здешней интеллигенции, немец за немцем втираются в должности. В 1867 году был слух, что приехавший тогда в Яссы брат Карла, Фридрих, будет наместником Молдавии. Зачем это для чего? и разве знает он настолько край, чтоб сделаться наместником? И разве нет на это место ни одного способного румына? Все это как-то неделикатно, как-то zu deutsch?
А с этими иностранцами здесь беда. В силу старинных договоров (капитуляций) разных европейских держав с Портою, иностранцы пользуются здесь правом судиться между собою у своих консулов, а в делах с здешними подданными требовать от своих консульств покровительства и защиты. Поймите, каков хаос из этого выходит. Консульства путаются в каждое распоряжение здешнего правительства и в каждое действие администрации. Арестовали иностранца – консульство считает это личным оскорблением, сбивает с толку полицию, парализует ее действия. И без того трудно что-нибудь устроить порядком, а тут еще проклятые капитуляции, под защитою которых своевольствует здесь что-то около 70,000 австрийских подданных, большею частью евреев.
Бедная ты, Румыния! И никто-то твоих бед не знает! Никому горя нет, что финансы твои державы-покровительницы силою отдают в руки евреев, что евреи затопляют тебя – евреи, которые бегут сюда толпами из России, Австрии и даже Пруссии, спасаясь от рекрутчины и от полиции. Никому и горюшка нет, что ты в скором времени будешь несчастнее нашего Западного Края. И одни ли евреи – эти люди, которые не сеют и не жнут, а в житницы собирают подкашивают твое благосостояние? Вот и фанариоты уже опять подняли головы и опять хотят захватить твои монастыри, чтоб доходы с них употребить на богоугодное дело содержания своих любовниц и на поддержку турецкой власти. А теперь им это легко сделать – теперь все так сочувствуют грекам. А они разве не по-гречески говорят? Разве они не православные тоже?
Что делать? Чем помочь?
Мое скромное мнение – пусть наши редакции пригласят способнейших из своих корреспондентов посетить этот край и проверить мои показания. Не все же описывать Италию да Францию – мы ведь их уж давно хорошо знаем. А если окажется, что разврат и неразвитость румынов, гнет фанариотов, евреев и прочих иностранцев действительно так подрывают здешнее благосостояние, то, пусть же наше правительство отворит румынам наши школы, а наши архипастыри пусть войдут в сношение с здешними и пригласят их, во имя Христово, поднят умственный и нравственный уровень низшего духовенства.
Так, скажут мне, все это очень хорошо, но нам самим надо прежде полечиться – мы сами больны тем же, чем румыны. С какими глазами явимся мы к ним на помощь, когда они нам могут ответить: врач, исцели самого себя?
Пусть же возражатели побывают здесь, и они увидят как неизмеримо высоко стоит наше развитие, при всех его недостатках, над здешним. У нас есть литература, у нас по харчевням хоть “Сын Отечества” валяется – здесь в лучших отелях печатной строки не найдется; здесь человек, следящий за политикой – чудо-юдо морское; а здешний ученый, даже и неученый, а просто человек, занимающийся наукою, дилетант, попадается и того реже.
У англичан пропасть недоделанного, но, ведь, это им не мешает трудиться в пользу других народов. По какому же праву мы, первые воззвавшие христианский Восток от векового сна, мы, его чаяние, его надежда, его представитель – по какому праву мы бросаем его на произвол судьбы? Неужели же мы оказываемся апатичные румынов?...
ПОЛЬСКИЕ ЭМИГРАНТЫ
I
В Галичине мне не дали времени познакомиться с поляками и с историческими русинами, т. е. малорусами, усвоившими себе польскую цивилизацию, язык, а подчас и веру. Меня выкинули в Молдавию, так что не моя вина, если мне там не удалось видеть поляков и толково побеседовать с ними. Эмигрантов их я видал пропасть – они для меня не в диковинку, но оседлых поляков, поляков дома, я еще не знаю. Вина не моя, если я стану рассказывать только про эмигрантское житье-бытье, а разъяснение его все же послужит к разъяснению некоторых свойств и особенностей этого, так глубоко ненавидящего нас, племени.
Улица, на которой я жил в Яссах, заселена была почти исключительно поляками. Человек проезжий, путешественник, я не имел ни ложки, ни плошки с собою – вся моя движимость укладывалась в мой чемодан и в торбу; мелочи прятались по карманам – вести своего хозяйства я не мог, а есть и пить надо; за этим, разумеется, можно было бы обращаться к молдаванам, но жирный молдаванский стол, пережаренное, переваренное до невозможности мясо, суп, похожий на растопленное масло, в котором плавает разваренный рис и разваренная до волокон говядина, мне уже давным-давно приелись – мне хотелось есть по-нашему, по-северному и быть верным традициям нашей кухни, а наша кухня почти тождественна с польскою. Поэтому, я услаждал себя в одном покосившемся домике, с надтреснутыми окнами, с дверьми, щели которых вовсе и не думали удерживать тепло в комнате, и где вся компания, собиравшаяся за весьма небольшим столиком, состояла из людей, сочувствующих повстанию. В повстании не участвовал только один, наш юный амфитрион Белевский (предупреждаю читателя, что я изменяю имена, которыми они здесь себя называют; впрочем, у этой, как и у всякой другой, беглой братии существует обычай менять свое имя даже между своими). Юный Белевский, студент киевского университета, был в украинских казаках, в казаках, которые – заметьте только логичность – состояли преимущественно из шляхты, из католиков, говорили между собою по-польски и думали восстановить Южную Русь в союзе с Польшею. По восстановлении этому, Южная Русь получила бы право исповедовать веру отцов своих, Владимира и Ольги, Бориса и Глеба, Нестора и Антония – унию; разумеется, не богопротивную схизму москалей. В суды, в школы, введен бы был настоящий руский (а не русский) язык, по фонетической орфографии, с правом заменить эту орфографию латинскою азбукою. Русь, Русь! (понимается не Москва проклятая), поэтическая казацкая Русь – какое несчастье, что все это не удалось Булевскому и его товарищам! Дети так много мечтали о тебе, что пришли к убеждению, будто все, чего ты хочешь- это воли, коня, нагайки и степи. А будто это неправда? Если б ты освободилась – не заскакало бы все твое народонаселение по степи, не разбрелось ли бы по курганам спивать свои думки, не училось бы с малых лет владеть саблею, точно в Крыму еще есть татары и точно продолжаются их набеги, и нужно на Днепре Запорожье! И вот за такие-то фантазии ребятишки пошли под пули, на виселицы, в эмиграцию. Не понявши истории, не изучивши народных потребностей, они бросились в омут политической деятельности – и погибли, да еще с верою. Я чуть не три месяца доказывал Булевскому весь вздор, всю несостоятельность его украинофильства, а он малый неглупый – мог бы понять дело. В подробностях, в отдельных вопросах, он совершенно соглашался со мною, но чуть вопрос касался былого, он опять поднимался на дыбы против России, и начинал толковать о святости прав Южной Руси, о двух народностях, о их взаимной антипатии (!), о необходимости (?) их разъединения для общего блага... Не над первым над ним я наблюдал этот любопытный психологический процесс. В глубине души человек часто сознает, что его прошедшее было ошибкою, что дело, которому он служил, было неисполнимо; но потерянного не воротишь, отступаться от старого, некогда святого знамени, смелости не хватает, признаться в ошибке себе и другим – страшно. И вот повторяется старая вольтерова сказка о Кандиде и Кунигунде, и идут люди на смерть, на гибель, без веры, без любви – идут во имя своего прошедшего, как бараны под нож мясника.