Порвав с Герцецом (1860), но не порывая еще с революционным движением, он занимается историей старообрядчества, археологией и этнографией русских народностей. Интересуют его казаки-некрасовцы, жившие в турецких владениях, а также русские подданные Габсбургской империи. В 1862 г. он едет в Турцию, а в 1865-66 гг. совершает свое путешествие по Галиции и Буковине, описанное в настоящей книге. Первоначально это была не книга, а ряд статей (писем), печатавшихся в петербургской газете “Голос”. Упомянуть об этом факте, сейчас, тоже не лишне. Кто из теперешних эмигрантов имеет возможность хоть слово напечатать в СССР? А вот эмигрант Кельсиев мог при “проклятом царизме” состоть корреспондентом одной из петербургских газет и посылать из-за границы материал для нее. Из текста книги читатель узняет, что политический эмигрант- революционер Кельсиев был выслан из Галиции как агент царского правительства. Галицийскую власть пугала не его революционность, а русское происхождение и интерес к русинскому населению Галиции, которое зорко оберегалось от москальского глаза. Сам же Кельсиев больше всего боялся быть высланным в Россию, где ему грозила тюрьма и очень был доволен попав в Молдавию. Только в 1867 г. он сдался русским властям, изложил причины своего разочарования в революционном движении и отбыв тюремное заключение, получил возможность жить в Петербурге.
Трудно, таким образом, заподозрить его в пристрастном “москвофильском” описании всего, что он видел в Галиции. Перед нами объективная картина тамошней действительности сто лет тому назад – чрезвычайно ценный документ для историка. Жалкое положение галицкого духовенства, единственно культурного слоя в крае, его материальная нужда, его постоянная ущемленность со стороны ксендзов и католиков; планомерная политика латинизации православного обряда, проводимая поляками и австрийцами; преследование русского слова, доведенное до такой степени, что галицийские интеллигенты стыдились в обществе своего языка – все это глубокие раны на духовном теле народа, страдавшего несколько веков. Но книга Кельсиева любопытна еще тем, что сравнивая её показания с нынешним положением, видим живучесть многих болезней, от которых страдал наш край. Изживание их возможно только путем изучения его прошлого.
Надеемся, что предлагаемая книга будет прочтена всеми политическими и религиозными деятелями, для которых судьба обширного русского племени не безразлична.
РУССКИЙ ЧЕЛОВЕК ad marginem
Василий Иванович Кельсиев
История России так богата грандиозными переворотами, массовыми движениями, событиями, потрясавшими мир, мы так любим типических героев в типических обстоятельствах, что отдельные, не похожие на остальных судьбы как бы не запоминаем. Персонажи, коснувшиеся краем общепринятых верований и увлечений, нашедшие в себе силы переосмыслить былые убеждения и избегнуть диктатуры общественного мнения, не устраивали нас потому, что в эпоху раскола или в эпоху нигилизма, во время большевизма и борьбы с ним, мы ценим только религиозный, аскетический характер, то есть готовый на совершенное самопожертвование и последовательно направленный к самосожжению,- или окончательной победе (после которой вряд ли кто знает, что делать). Последовательность,- часто остающаяся верным знаком глупости,- у нас прочитывается как верность, высшая добродетель,- а люди, менявшие на протяжении жизни свои убеждения, воспринимаются как предатели. Современники не верят в их искренность, потомки забывают.
Обо всем этом написано в "Вехах" и некоторых других подобных книжках, но культура, историческая память имеет свой код, заданный ритм движения, и нарушить, переломить его чрезвычайно сложно. Потому судьбы русских до 1917 года подчас кажутся столь однообразны и литературны. Чацкий, Обломов, Базаров, Безухов. Печорин - герой Лермонтова. Печорин - католический священник. И опять, -Безухов, Обломов, Базаров, Чацкий... Провинциально и скучно. Потому мы начали песенку с "лишнего человека", а завершили - "мелким бесом".
Я хочу рассказать о необычном русском человеке. Он тоже доходил до крайности в своих воззрениях, он тоже сочинял пафосные повести и романы, он тоже страмился решать "государственные дела" в 18 лет, но искал истины за пределом общепринятых мнений и, желая послужить России, выбирал крайне причудливые формы этого служения. Он интеллигент, но не партийный филестер и не заводная кукла.
Василий Иванович Кельсиев (1835-1872) играл не последнюю роль в эмиграции 60-х гг., дружил с Герценым. Но раскаялся в противоправительственной деятельности, добровольно сдался властям,- его затравили и о нем забыли, судьба не годилась в синодик.
Юность Кельсиева пришлась на конец 50-х гг. Вся Россия в это время была взбудоражена ожиданием грядущих перемен. Любая троица приятелей-студентов перестала бы себя уважать, если б не завела политический кружок. Нигилизм, отрицавший скопом все ценности национальной жизни, достижения прошедших веков, завладевал умами, казался разновидностью интеллектуальной и нравственной честности, умением взглянуть на вещи трезво и без прекрас. Лучший образчик этого умонастроения- Чернышевский, который перед свадьбой принес подруге справку о состоянии здоровья.
Всякая позиция, в которой есть стиль, которая легко обращается в позу, привлекательна для юных. Кельсиев ценил стиль и уважал позу. Действительно, приятно воспринимать себя остро чувствующим любую неправду, честным перед собой и другими, размышляющим о жизненном подвиге и спасении Родины. На пути к этому восхитительному самоощущению следовало по порядку разочароваться в вере, бессмертии души, русской истории, государственном строе, способности правительства к преобразованиям и правящего класса- к трезвой самооценке (неразрывная связка).
За несколько лет Василий Кельсиев проделал этот несложный путь. Он регулярно посещал студенческие собрания и спорил за рюмашкой о социализме, прогрессе и благе народа. Но была у него одна особенность, выделявшая из среды ровесников- редкие филологические дарования. Ко времени окончания Петербургского университета Кельсиев знал около 40 наречий (в том числе древнееврейский, арамейский, санскрит, турецкий, арабский, китайский и монгольский), на 25 из них мог говорить. Языки и народный быт действительно его интересовали, и это отвлекало порой от высоконравственных размышлений.
В университетские годы Кельсиев женился.
По воспоминаниям Герцена, это был типичный брак нигилистов. Она, жертвенная и очень некрасивая, он - талантливый, преданный идее, но не способный вести обыденное хозяйство. Впрочем. Герцен мог быть несколько пристрастен, так как писал свою заметку тогда, когда наш герой уже разочаровался в "освободительном движении". К тому же его, как и автора настоящего текста, привлекали рассуждения о русском человеке вообще. В частности же,- мы, по крайней мере, знаем, что Зинаида Алексеевна Кельсиева (урожд. Вендеревская, 1834- 1865) была отнюдь не рядовой девушкой, сама писала и переводила, сотрудничала, помимо "Колокола", в "Отечественных Записках", "Ниве", "Заре" и "Всемирном Труде". Сложилась редкая для ХIХ века пара равных партнеров, единомышленников и странников, не опасавшихся приключений и испытаний, в конце концов сломленных ими, но знавших и время счастья, и пору удач. Чернышевский возводил подобных им в идеальных героев, Лесков- высмеивал. Но вряд ли кто понимал основную ставку и главный блеф их нескучной юности... Они надеялись пройти по миру свободными, гордо отказывались от опор и пут, и со временем попадали в ловушки куда более прочные, чем силки традиционного общества.
...В 1858 году Кельсиев нанялся бухгалтером в Российско-Американскую компанию и отправился на Алеутские острова. Он хотел изучать наречия североамериканских индейцев, но судьба распорядилась иначе.
В Плимуте корабль пережидал бурю. Жене нездоровилось после родов, болел и ребенок. Врачи советовали отправиться в Гермению лечиться на курорте. Компания дала отпуск. Кельсиевы приехали в Лондон. Средств к существованию не было, первенец умер. Тогда-то Василий Иванович и объявил себя эмигрантом, пришел к Герцену и начал сотрудничать в "Колоколе".
Лондонские русские в ту пору представляли собой очень странную среду. Несколько профессиональных революционеров из дворян, таких, как, например, Бакунин, и обиженные всех родов и мастей. Сам Кельсиев делил их на вождей и "хористов революции", не признавая за последними ни самостоятельных идей, ни способности к созидательной деятельности.