Одновременно шло изучение адвоката Коркеса с целью его вербовки для использования по делу. Личность этого адвоката уже была известна в жандармском управлении по его многочисленным ходатайствам об освобождении из тюрьмы своих подопечных. Было решено использовать последние хлопоты Коркеса в отношении некоего Альфреда Мюнтера – семидесятилетнего землевладельца из Куликово Жолкевского уезда. Согласно заявлению Коркеса, старика посадили потому, что он не собрал сорока рублей на взятку какому-то жандармскому офицеру, угрожавшему ему расстрелом за то, что его сын служит лейтенантом в австрийском пехотном полку. С этим к нему явился ротмистр жандармского управления Комадзинский. Адвокат был ужасно перепуган, но быстро воспрянул духом, сообразив, что от его правильного поведения старика могут не депортировать в Поволжскую губернию. Он охотно ответил на все интересующие вопросы офицера, в том числе и в отношении всех своих клиентов по имущественным делам. При этом без тени смущения заверил о готовности и впредь оказывать содействие новой власти. Последующие встречи показали, что он правильно понял свою роль. Уже вскоре он доверительно сообщил ротмистру, что на городской электростанции работает с десяток российских дезертиров, а каменщик из села Радия хранит в сарае в мешке ружье. Правда, при этом адвокат не преминул обратиться к жандарму с ответной просьбой: оказать содействие некоему Менделю Голюрману в открытии заведения торговли табачными изделиями на Городоцкой, три.
Время шло, однако, несмотря на все предпринятые меры, ведомство Мезенцева ничего существенного в отношении Резидента так и не получило. Лангерта никто не посещал на дому, а его редкие выходы в город выглядели обычными прогулками.
Стало также очевидным, что Коркес в качестве агента не годится для данной разработки, и опытный полковник распорядился найти для этого более подходящую кандидатуру.
Такой случай представился, когда выяснилось, что Лангерт иногда захаживает в кнайпу «Вулий».
Глава 16
Подстава агента
«Вулий» на углу Академической[52] и Зиморовича[53] всегда был излюбленным местом городских артистов, музыкантов и прочих творческих личностей. Многие из тех, кто не покинул город, по-прежнему приходили сюда, чтобы хоть немного отвлечься от суровых будней военного времени и как прежде, в своем кругу за чашкой кофе, посмаковать свежие новости и слухи, вспомнить былую жизнь на сцене и вокруг нее.
Около девяти часов вечера, без проводов услужливого швейцара, последние посетители тихо, без былого шумного веселья, выходили на улицу, где вместо оживленной суеты их встречало молчаливо-гнетущее безлюдье предкомендантского часа.
Оперный певец городского театра Альфред Сташевский, рассеянно слушая вице-председателя театрального общества Стефана Дындры, разглядывал посетителей в зале.
– Дирижер Солтыс был великолепен, если не считать несколько растянутое allegretto, – доносилось с соседнего столика.
– А я вас уверяю, Варшавский филармонический оркестр имел лучшие моменты лишь в ноктюрнах Дебюсси, – спорили за другим.
«Война все изменила, – с грустью думал певец, – теперь здесь не услышишь выстрелы шампанского, исчезло кабаре, поэтические декламации и импровизированные сценки. Кто бы мог подумать, что вон тот небритый господин, вместо привычного элегантного костюма с бабочкой в сером потертом свитере, – не кто иной, как известный театральный меценат доктор Стефан Хажевский? А вон там пианист Ян Коханьский мило беседует со своим некогда злейшим врагом – театральным критиком Зигмунтом Венглевским, подвергавшим его унизительной критике в театральной прессе за исполнение прелюдий и фуг Макса Регера».
Да и он сам, Сташевский, сидит сейчас как ни в чем не бывало в одной компании с человеком, который в свое время публично обозвал его распутником и обвинил в злоупотреблении своей популярностью среди почитательниц его таланта. Правда, это было не так далеко от истины. Многие достойные дамы города и в самом деле, упоминая его имя, мечтательно возносили глаза к небу в немой мольбе о спасении его души. Сейчас певцу уже за сорок. Его молодость прошла во времена перемен на грани веков, когда провинциальный Львов переживал самый яркий и знаменательный период своей жизни, превращаясь в мощный культурно-экономический центр империи, обгоняя даже столицу бешеными темпами развития.
Прекрасный тенор певца вызывал восхищение львовской публики и завоевал немало поклонников в результате гастролей в Вене, Кракове и Варшаве.
Яркая, беззаботная жизнь Сташевского проходила на приемах в светских салонах и на пикниках в кругу многочисленных почитателей его таланта. Но ближе к войне интерес к театру, как и вообще к искусству, в городе стал резко падать. В преддверии мировой катастрофы всех больше волновали собственные судьбы.