— Постойте.
Воздух вокруг Цезарии дрожал и таял. От нее словно бы исходила некая аура. Подстрекаемая любопытством, Рэйчел не могла позволить этой даме покинуть дом, не попытавшись задать ей некоторые вопросы и пролить свет на то, что ей недавно довелось услышать в покоях Кадма.
— Помогите мне разобраться, — попросила она.
— Тебе не о чем больше тревожиться. Все позади.
— Нет, я не об этом. Я хочу знать, что случилось с Галили.
— Зачем? — спросила Цезария, продолжая спускаться вниз. Эманации, исходившие от нее, вызывали в воздухе все большее возмущение. Под потолком раздался странный звук, будто под штукатуркой дрогнули балки, а перила задрожали, как от резкого порыва ветра.
— Я люблю его, — сказала Рэйчел.
— В этом я не сомневаюсь, — ответила Цезария. — Ничего иного я и не ожидала услышать.
— И поэтому хочу ему помочь, — продолжала Рэйчел.
Рэйчел в нерешительности постояла на лестничной площадке, но, убедившись, что остановить Цезарию никакими силами нельзя, стала спускаться следом за ней. В лицо ей ударила волна тяжелого воздуха с запахом камфары и влажной земли. У Рэйчел защипало в носу и начали слезиться глаза, но она продолжала идти вслед за Цезарией.
— Знаешь, сколько женщин и мужчин хотели излечить Атву за долгие годы? — спросила Цезария. — Но сделать это не удалось никому. Никому.
У подножия лестницы она на минуту замешкалась, вероятно, размышляя, с чего лучше начать разрушение дома. Рэйчел думала, что та не сдержит обещания, данного в комнате Кадма, но теперь поняла, что надеялась напрасно. Висевшее в холле венецианское зеркало треснуло и рассыпалось на мелкие кусочки, после чего подобная участь постигла все прочее, вплоть до самых маленьких картин и безделушек.
Внезапно разразившаяся буря заставила Рэйчел замереть на месте, а Цезария направилась по коридору в сторону гостиной Кадма.
— Тебе лучше уйти, — раздалось сверху.
Обернувшись, Рэйчел увидела Лоретту, которая стояла на лестничной площадке у самого края ступенек.
— Она нас не тронет, — хотя лично Рэйчел, сделав столь смелое заявление, не была в этом так уверена.
Акция вандализма не прекращалась, о чем свидетельствовали звуки погрома, очевидно доносившиеся из гостиной Кадма. Пусть даже Цезария не собиралась никому навредить, но кто мог с уверенностью утверждать, что выйдет из этой передряги целым и невредимым, когда в ход была пущена столь огромная и непредсказуемая в своем разрушительном действии сила?
— Вы уходите? — спросила Рэйчел Лоретту.
— Нет.
— Тогда я тоже остаюсь.
— Не подходи к ней близко, Рэйчел. Ты не можешь остановить то, что там происходит. Никто из нас не способен это сделать. Мы всего лишь люди.
— И что из этого следует? Что мы должны сдаться?
— Мы никогда не обращались к молитве, — лицо Лоретты стало отрешенным. — Теперь я поняла. У нас никогда не было молитвы.
Сколько превращений ни происходило на глазах у Рэйчел с близкими ей людьми в ходе бурных событий, случавшихся в последнее время, будь то Митчелл, Кадм или Галили, ни одно из них не подействовало на нее столь удручающе, как та метаморфоза, что изменила Лоретту, всегда олицетворявшую собой островок твердой почвы на охваченной землетрясением местности. Казалось, Лоретта никогда не испытывала сомнений и колебаний при выборе средств для достижения цели, но теперь уверенность вдруг покинула ее. Хотя она давно знала, что дни Кадма сочтены, и давно поверила в нечеловеческое происхождение Барбароссов, воочию увидеть подтверждение этим фактам оказалось выше ее сил.
Теперь, когда сломленная Лоретта перестала быть ей последней опорой, Рэйчел ощутила себя в полном одиночестве.
Вместе с переменами, внезапно постигшими Лоретту, шум в доме постепенно начал стихать, пока не исчез совсем. Что это значит? Неужели Цезария разрядила весь свой пыл и собралась уходить? Или просто решила перевести дыхание перед очередным натиском?
— Обо мне не 6еспокойтесь, — сказала Рэйчел Лоретте. — Я знаю, что делаю.
И она направилась вниз по лестнице в сторону коридора, ведущего в гостиную Кадма.
Глава IX
1
Зрелище, которое ожидало Рэйчел в гостиной Кадма, было воистину впечатляющим. Святая святых ныне почившего хозяина являла собой столь же неприглядную картину, что спальня и холл: все, что можно было разрушить, было разрушено, за исключением двух предметов — большого кожаного кресла, на котором посреди моря осколков и обломков восседала Цезария, и пейзажа кисти Бьерстадта, на который она завороженно смотрела. Хотя со стороны казалось, будто она всецело поглощена созерцанием художественного полотна, появление в комнате Рэйчел не осталось ею незамеченным.
— Я была на западе. Много, много лет назад, — не поворачивая головы, произнесла Цезария.
— Да?
— Я хотела найти место, чтобы обосноваться. Построить дом.
— И вы его нашли?
— Нет. Там оказалось слишком убого.
— А где именно вы были?
— Я объездила всю Калифорнию. Она мне понравилась. Но мне не удалось убедить Джефферсона присоединиться ко мне.
— А кто такой Джефферсон?
— Мой архитектор. Уж поверь мне, архитектор он был гораздо лучший, чем президент. И намного лучший, чем любовник.
Поскольку разговор столь неожиданно принял мистический оборот, Рэйчел стоило немалого труда не выразить своего изумления вслух.
— Томас Джефферсон был вашим любовником?
— Очень недолго.
— И отцом Галили?
— О нет. Детей от него у меня никогда не было. Только дом.
— И когда же закончилось его строительство?
Не удостоив Рэйчел ответом, Цезария встала с кресла и направилась к картине, не обращая внимания на хрустящие под ее голыми ступнями осколки керамики и стекла.
— Тебе нравится эта картина? — спросила Цезария.
— Не очень.
— А что именно тебе в ней не по вкусу?
— Просто не нравится, и все.
— Могла бы объяснить и получше, — бросив взгляд через плечо, сказала Цезария.
— Создается впечатление, что приложена масса труда, — пожала плечами Рэйчел. — Автор, должно быть, стремился сотворить нечто впечатляющее... а... в результате получилось всего лишь... крупное полотно.
— Ты права, — согласилась Цезария. — Воистину много труда. Но именно это мне и нравится. Именно это трогает мою душу. Картина очень мужская.
— Чересчур мужская.
— Так не бывает, — возразила Цезария. — Мужчина не может быть чересчур мужчиной. А женщина не может быть чересчур женщиной.
— Непохоже, что вы очень стараетесь быть женщиной, — заметила Рэйчел.
Когда Цезария взглянула на Рэйчел, на ее совершенном лице было написано почти комическое удивление.
— Уж не сомневаешься ли ты в моей женственности? — спросила она.
Рэйчел немного растерялась.
— Там... наверху...
— Ты, верно, полагаешь, что женщине надлежит только вздыхать и причитать? — Выражение лица Цезарии утратило веселость, а взгляд стал тяжелым и мрачным. — Думаешь, мне следовало бы сидеть у постели этого ублюдка, источая потоки утешения? Это верный способ превратиться в рабыню. Нет, не в этом суть женственности. Кстати, если тебе по душе роль утешительницы, то оставайся в доме Гири. В скором времени этой работенки здесь будет хоть отбавляй.
— Неужели все так плохо и другого выхода нет?
— Боюсь, что да. Я уже сказала старику перед смертью и повторю снова: я слишком стара и слишком устала от жизни, чтобы остановить начинающуюся войну, — снова посмотрев на картину, Цезария ненадолго задержала на ней взгляд. — В конце концов мы построили дом в Северной Каролине, — продолжала она. — Томас беспрестанно ездил в Монтичелло, в тот дом, который он строил для себя. На его сооружение ушло целых пятьдесят лет, но, думаю, этот труд не принес ему полного удовлетворения. А «L'Enfant» был ему по душе. Он знал, какое удовольствие тот доставляет мне. Я хотела превратить свой милый дом в маленький оазис. Наполнить прекрасными вещами, высокими мечтами... — При этих ее словах Рэйчел невольно подумала: а может, Кадм и Китти, а впоследствии Лоретта мечтали о том же? Может, тот самый дом, который сейчас безжалостно разрушала Цезария, тоже нес для них надежду на будущее? — Но скоро к нам пожалуют Гири. Теперь это неотвратимо. Они придут в мой дом, чтобы увидеть мою воплощенную мечту собственными глазами. Однако занятно будет взглянуть, кто из них дольше продержится.