Люди умирали прямо на улицах и так лежали по нескольку дней. Часто можно было увидеть трупы с вырезанными ягодицами. Бывало, что, если в семье ктонибудь умирал, оставшиеся в живых старались как можно дольше его не хоронить, не заявлять о его смерти, чтобы получать на умершего хлебную карточку. Матери лежали в постели с мертвыми детьми, чтобы получить еще хоть крошку хлеба, пока не умирали сами. Так и оставались замерзшие покойники в квартирах до весны.
И мы голодали со всеми вместе; мужчины сдавали быстрее, чем женщины. Дядя Коля весь опух от голода, а у Андрея - ноги в цинготных пятнах, он потерял почти все зубы, еле ходил, а было ему в то время года 32. Бабушка от голода уже не вставала - все сидела возле печки.
Где в это время были мои родители? Мать задолго до войны уехала с новым мужем на Дальний Восток. Изредка я получала от нее письма. А мой отец, этот вечный "борец за ленинские идеи"? Он служил вольнонаемным в воинской части в Кронштадте, в продовольственном отделе. У нас он даже и не бывал, а жил у своей любовницы - Татьяной ее звали. Муж ее, морской офицер, погиб на фронте, осталась она с двумя маленькими детьми, матерью и бабкой лет 80-ти. Отец воровал продукты из воинского склада, тащил к ней и для возлюбленной устроил встречу нового, страшного 1942 года! Татьяна позвала меня к себе. А я была такая худенькая, прозрачная, в чем душа держится - непонятно. Она посмотрела на меня и удивилась:
- Павел, что это дочка-то твоя такая худенькая?
Да, встречались и такие люди, которым приходило в голову задавать подобные вопросы, когда на улицах покойники лежат.
А я смотрю на стол, глазам своим не верю: жареный гусь!! Я даже и не возмутилась столь чудовищным цинизмом, во мне это вызвало восторг. Какой божественный вкус! Попросила у Татьяны кусочек и для бабушки. Принесла ей, она долго молча на него смотрела, потом половину отдала мне, а другую съела сама. В комнате нашей стояла маленькая железная печурка - их почему-то называли буржуйками. Дров, конечно, не было, рубили топором адмиральские шкафы и столы, так и обогревались.
Однажды мы с бабушкой были одни в комнате. Я спала на диване под кучей одеял, а бабушка сидела и грелась у буржуйки. Одна рука у нее к тому времени была парализована. Она задремала, а одежда на ней - вся пересохшая, да, к тому же, видно, еще и втянуло подол платья в открытую дверцу печурки - начала тлеть, а почувствовала она только тогда, когда платье на ней вспыхнуло. Она закричала, я бросилась к ней, накинула на нее одеяла, стала гасить огонь. Ожоги были третьей степени, от колен до шеи. Два дня лежала она дома, я за ней ухаживала, делала ей марганцевые примочки. Да разве поможешь примочками, когда все тело - сплошной пузырь? Она только просила, умоляла:
- Господи, пошли мне смерть поскорее! Галенька, не прикасайся, ради Христа!..
Конечно, эту боль и вообразить нельзя. На третий день завернули мы ее в простыни, в одеяла, положили на санки и отвезли в больницу. Всю дорогу она стонала, бедная. На другой день к вечеру прихожу я:
- Дарью Александровну Иванову мне надо.
- А ты кто ей будешь?
- Я ее внучка.
- Галя, что ли?
- Да.
- Так она ночью умерла.
Как обухом по голове стукнуло.
- Господи, как же это - умерла?
- Да вот, умерла, тебя все звала, видеть хотела, все говорила - внучка у меня, Галя... Что ж ты не успела?
- А видеть-то ее можно?
- Да нет, увезли уж, утром.
- Где же искать-то. Господи?!
- А что ее теперь искать? Раз увезли, так уже в могиле братской и похоронили.
Это было в феврале 1942 года.
Почему же ты так умерла? Добрая, милосердная и великодушная русская женщина, Дарья Александровна Иванова... В муках голода, в холоде, покрытая коростами и вшами... Никого из детей и внуков не было около тебя в этот час, чужие руки закрыли тебе глаза... Царствие тебе Небесное, и да будет земля тебе пухом. А меня прости за все, в чем вольно или невольно перед тобой виновата.
Вышел приказ об эвакуации детей и женщин, Это была последняя возможность выехать. Последняя лазейка - через Ладожское озеро, по ледяной трассе, пока не пришла весна. Собралась тетя Катя с тремя детьми, поехал Андрей... В переполненных грузовиках ехали они ночью - все-таки был шанс, что не попадут снаряды. Но немцы простреливали дорогу метр за метром. А ведь знали, что едут полумертвые женщины и дети!
Колеса машины полностью в воде (уже начал таять лед), кругом воронки от бомб и снарядов - часто машины проваливались и шли под лед. Последние дни, часы эвакуации... И все-таки успели вывезти десятки тысяч людей. Ладога "дорога жизни".
На другом берегу спасшихся ждала еда. Это было большое испытание. Люди, обезумевшие от голода, набрасывались на хлеб, не обращая внимания на предупреждения врачей о том, что следует соблюдать осторожность, - множество переживших голод не пережили долгожданного куска хлеба. У тети Кати умерли двое младших детей: не выдержали, бросились на хлеб, наелись досыта. В результате - кровавый понос, и через день обоих не стало. Здесь же она их и похоронила. Остался у нее один сын, и с ним она поехала дальше. Об Андрее с тех пор, как он эвакуировался, мы ничего не знали. Умер ли он на ладожской "дороге жизни" или в эшелоне - один Бог ведает.
И вот я осталась одна. Родные звали меня с собой, но я отказалась. Не то чтоб была на то какая-то разумная причина - видно, подступило уже равнодушие, безразличие к своей реальной судьбе, то состояние, которое, в общем то, помогло мне выжить...
Отец решил спасать Татьяну и ее семью. Но ведь не потащишь же с собой восьмидесятилетнюю старуху, ее бабку, - да еще калеку, она была хромая. А куда ее девать?
Вспомнил!
- Галька не хочет уезжать - вот к ней и поселим. Вдвоем им веселее будет.
Ну, конечно. Голодать веселее будет.
Привезли ее ко мне с узелком, посадили на диван и уехали.
Я не виню Татьяну: у нее были свои дети, мать - она их спасала. Но мой отец... Он оставил меня на верную смерть.