- Да ты кричи, кричи, легче будет! Ори громче...
Нет, так и не крикнула ни разу.
Родила я сына. Только успела лоб себе перекрестить - инстинктивно, в первый раз в жизни, - и больше ничего не помню. Начался у меня родовой припадок эклампсии (еще бы - восемнадцать часов в коридоре просидела да двое суток - на деревянном столе, глядя на рожавших) . Такой приступ, если захватывает он женщину во время родов, часто убивает и мать, и ребенка. Начинаются страшные судороги, все тело перекручивает так, что можно откусить себе язык, остаться на всю жизнь с перекошенным лицом или со скосившимися глазами - я таких видела. Да, видно, крестное знамение меня охранило - внешне не осталось никаких следов.
Тогда-то я впервые подумала о Боге.
Мальчика назвали Ильей - в память об отце Марка. Принесли мне сына кормить - он здоровущий, сильный, как взял грудь, так соски у меня и полопались. Грудница началась - нарывы на обеих грудях, высокая температура. А через девять дней выписали меня из больницы. Пришла домой - помочь некому, кто будет ходить за мной и за ребенком? Марк - мужчина, что с него спросишь? А тут и пеленки стирать надо, и сушить тут же, в комнате, и мне что-то дать поесть - я ведь ребенка кормлю.
Лежу уже месяц, встать не могу - температура 40. Ребенок кричит - есть просит, а кроме груди, что ему дать? Подношу его к груди - и кричу, что есть силы, чтобы заглушить дикую боль. И так через каждые три часа. Раны на сосках не успевают затянуться - он их снова разрывает.
В эти дни вдруг появился мой отец - узнал, что я родила, пришел навестить (пьяный, конечно!) с очередной своей женой. Посидел несколько часов - видел прекрасно, в каком я отчаянном положении, - и ушел. Эта чужая мне женщина, жена его, хотела остаться со мной, помочь, но он не позволил. А это спасло бы мне сына. Я уж и не возмущалась даже, у меня было одно-единственное желание закрыть глаза и умереть, чтобы не слышать криков моего несчастного мальчика. Чтобы не было больше этой проклятой жизни. Почему я не умерла тогда - до сих пор не понимаю.
Кончилось тем, что ребенок получил отравление. Диспепсия, антибиотиков тогда не было, спасти не смогли. Он умер двух с половиной месяцев. Мы с Марком сколотили из досок гробик, обтянули белой материей, положили сына. Наняли машину, поехали на кладбище - помню, весна в том году была поздняя, шел снег, земля еще не оттаяла - трудно было копать могилку.
А через две недели театр уезжал на гастроли, и меня, полуживую, Марк увез с собой. А что было делать? Дома-то еще хуже, ухаживать за мной некому, а ему работать надо.
Чуть оправилась - опять работаю, как ломовая лошадь. Сейчас, когда пишу, не могу и представить себе, как же я все это вынесла? И было-то мне всего 19 лет.
Вернулась с гастролей в Ленинград - в комнату, где уже не кричал мой сын. Кругом разбросаны его рубашонки, чепчики, пеленки... Так сжалось сердце дышать не могу. А был как раз сороковой день его смерти, и у нас, право славных, панихиду в этот день полагается служить. Конечно, мне об этом никто не говорил, и сама я не знала, но ноет сердце - места себе не нахожу (видно, ангельская душа его меня звала). Зову Марка на кладбище, а он, видя, в каком я состоянии, как я маюсь, не хотел, чтобы я туда ехала. Поссорились мы с ним, и поехала я одна за город. Лето уже, тепло.
Народу на кладбище видимо-невидимо! Оказывается, большой церковный праздник - Троица. Я как вошла за ограду, так слезы у меня градом и посыпались. И к маленькому жалость разрывает, и к самой себе, что вот одна, без мужа, иду к сыну на могилку. Иду, задыхаюсь от слез, света белого не вижу... А кругом кто пляшет, кто поет - пьют, закусывают. Ну, праздник!
Я же могилку найти не могу, потому что вокруг все изменилось. Когда хоронили мы его, земля была голая, а теперь всё в цвету. И чем дольше не могу я ее найти, тем больше находит на меня отчаянье, я в голос уже плачу. Хожу одна среди чужих могил и вою. Парни какие-то зовут:
- Девушка, чего плачешь? Иди к нам - выпьем, веселее будет!
Насилу отбилась от них. Наконец нашла могилу. По соседней - весной еще запомнила фамилию того, кто рядом похоронен. Как увидела маленький холмик без памятника, без креста - повалилась на землю и долго лежала так и плакала.
Не знаю уж, сколько времени прошло. Вдруг кто-то зовет меня:
- Никак Галя?
Смотрю - тетя Таня стоит, та нянюшка, что все меня жалела в больнице, что я так долго родить не могла. Должно быть, кто-то был у нее тут похоронен.
- Ой, милая, сердешная ты моя! Видать, робеночек-то твой помер?
- Помер, тетя Таня, помер...
- Да посмотри, на кого же ты похожа, худая-то какая, сама-то не больна ли ты?
- Нет, не больная, тетя Таня, а только жить так тошно!
Села она рядом, гладит меня по голове, по плечам:
Ничего, милая, не убивайся, не горюй. Все во власти Божией... Бог дал, Бог взял...
Однажды пришла ко мне незнакомая женщина, сказала, что она жена моего отца, у нее от него дочь, что отец мой арестован и осужден по 58-й политической - статье на 10 лет. На мой вопрос - за что, она ответила, что он в пьяном виде рассказывал в какой-то компании анекдоты про Сталина. На него донесли, и вот теперь ему сидеть 10 лет.
Мне было его не жаль. Возможно, это было жестоко, но после того, как он бросил меня в блокаду, после того, как, увидев меня умирающей с новорожденным ребенком, пальцем не шевельнул, чтобы меня спасти, - я вычеркнула его из своей жизни раз и навсегда.
Тогда прокатилась новая волна арестов. Сажали кого попало. Страна лежала в развалинах - требовался бесплатный рабский труд, нужна была новая армия рабов. При существующей у нас системе государство не может оплачивать человеческий труд, как он того заслуживает, но "мудрая партия" имела по этой части большой опыт: еще до войны руками заключенных рабов были построены Беломорканал, гигантские электростанции, заводы, комбинаты и т. д. - славные стройки социализма и коммунизма.
Так и после войны под руководством Отца и Учителя ретивые исполнители до предела набили ГУЛАГ мужиками и бабами, подложили под это дело политическую платформу и - вкалывай бесплатно минимум десять лет. Гениально: и платить за работу не надо, и безработицы в стране нет.
Потом пошла борьба с формалистами и космополитами. Первыми приняли на себя удар наши ленинградцы - Анна Ахматова и Михаил Зощенко.