Она создала в этом жанре свой собственный стиль и царила на эстраде десятки лет. Из известных мне певиц я могу сравнить ее по степени таланта только с Эдит Пиаф, хотя по характеру дарования они совершенно разные: в Пиаф - надломленность, трагический надрыв, в Шульженко - мягкая лиричность, светлая женственность. После ее пения хотелось жить.
Я ходила на ее концерты, как в школу высочайшего мастерства, и многому у нее научилась. От нее у меня и любовь к концертной деятельности. Она одна из немногих певиц, о которых я могу сказать: в ней все было гармонично.
Конечно, я стремилась петь ее репертуар в своих концертах. Ноты купить нельзя - репертуар был ее собственностью, поэтому я на одном концерте запоминала мелодии понравившихся мне песен, на другом - тексты их, а уж после третьего я знала все, что меня интересовало. Шла к своему аккомпаниатору, объясняла характер песни, он подбирал аккомпанемент, записывал на нотную бумагу и - готово.
Вернувшись однажды из очередной изнурительной гастрольной поездки, я нашла дома записку от сестры моей матери, жившей в Ленинграде: "Приходи к нам, когда вернешься. Приехала мама". Господи, - мама! Я уже давно забыла это слово, я не видела ее 13 лет. Я не ощущала любви к ней - слишком мало ее знала, но и неприязни к ней не чувствовала, она не отталкивала меня, как отец. Я о ней почти не думала, но если вспоминала вдруг - то с теплотой и жалостью к ее неудавшейся жизни. Доходили до меня слухи о ней время от времени: то она снова вышла замуж, то снова разошлась, а писем она не писала.
Прибежала я к тетке - она жила на Выборгской стороне, но мы с ней почти не виделись, хотя и жили в одном городе. Конечно, коммунальная квартира. Открываю дверь в маленькую комнатенку: сидят тетка с мужем и сыном и женщина с маленькой девочкой лет четырех. Мать! Я ее сразу узнала, вхожу - сердце перехватило, еле выговорила:
- Здравствуйте...
Мать смотрит и - не узнает.
- Здравствуйте. Тут тетя Вера:
- Зина, да ты что, не узнаешь, кто это?
Она молча смотрит, и эти секунды как молотом стучат у меня в голове: "Ну что же ты, ну что же ты, - ведь это же я, это - я..."
- Нет, не узнаю.
- Да ты приглядись!
- Не знаю... (еще помолчала)... Галя, что ли?
Боже, как я плакала в тот день! Так больно мне было, так обидно! Ведь ждали же меня - и то не узнала. Ничего не подсказало ей материнское чувство. А я не могла выговорить слово "мама".
Это все-таки удивительно, как быстро сумела наша власть морально развратить людей, разрушить кровное отношение детей к родителям, родителей к детям, уничтожить вековые семейные традиции. Насильственно оторванные от понятия "мое", "свое", люди легко сходились и так же легко расходились; уходя, все бросали, разучившись придавать значение словам "моя семья", "мои дети", "мои родители". Когда тебе долго повторяют, что все принадлежит партии и государству - твоя душа, равно как и стул, на котором ты сидишь, - ты в конце концов начинаешь постигать науку равнодушия, непринадлежности своей ни к кому и ни к чему.
Мать моя - как кукушка без гнезда, вся ее собственность - несколько чемоданов с платьями. Да еще эта девчушка... Ни дома, ни семьи. В свои сорок три года она - красивая молодая женщина. Было в ней особое какое-то обаяние, женственная мягкость, тихий голос, ласковость - это, наверное, и привлекало к ней мужчин. Я знаю, какую бурную жизнь она прожила, как кидалась очертя голову в любовные авантюры, и мне странно сейчас видеть в ней какую-то беспомощность, беззащитность даже. Никогда бы не сказала, что она столь решительна в отношениях с мужчинами, если бы не знала, что это действительно так. Она словно вечно гонялась за какой-то мечтой: быстро влюблялась и так же быстро разочаровывалась. И тогда уже никакие силы не могли удержать ее. Перешагнув через все, что еще вчера было смыслом и счастьем всей ее жизни, послушная лишь зову сердца, она уходила в никуда...
Золотистые волосы, черные, с печальной поволокой глаза... Я смотрела на нее и чувствовала, как запоздалое чувство любви, любви к моей матери заполняет мне сердце.
Она приехала в Ленинград лечиться - у нее был рак матки, запущенный.
Истерзала мне тогда душу жалость к ней. Положили ее в больницу, а я уехала на гастроли, и меня не было в Ленинграде несколько месяцев.
Вернулась домой - письмо: "Приходи. Мать умирает в больнице". Я бросилась туда...
- Как пройти в палату No...?
- Третий этаж.
Поднялась по лестнице, коридор длинный-длинный, ни номеров на палатах, ни медсестер - пусто, а я бегу, ног под собой не чую. Вдруг точно что-то меня изнутри толкнуло: остановилась у входа в какую-то комнату. Дверь раскрыта. Смотрю - в кровати стоит на коленях, вся согнувшись, старая, иссохшая женщина, и два огромных черных глаза ее смотрят прямо на меня. Это была моя мать - теперь уже я ее не узнала. Я поняла, что это она, только потому, что рядом стояли ее сестра и мачеха. Но что это? Почему у нее черные, с сильной сединой волосы? Моя мать - блондинка... Наверное, это не она... И вдруг вижу - концы волос у нее желтые... Значит, она красилась. А я и не знала... Я и не знала, что она красилась... Может, не она все же? Но тетка здесь - значит, она?.. Боже мой, так этот высохший комочек плоти - то, что осталось от моей молодой, красивой матери? Я сначала онемела от ужаса, а потом с воплем "мама!" не помня себя кинулась к ней, почти теряя сознание. Меня вывели в другую комнату, я долго рыдала там, не могла успокоиться. Но надо было взять себя в руки, надо было спокойно войти к ней, чтобы она не поняла, как я испугалась, - я не должна была убивать в ней надежду.