Впрочем, надо отдать балерине должное: она откровенно признавалась, что многие находили ее на сцене совершенно не такой, как в жизни:
«Уж не знаю, по внешним или внутренним признакам они судили. Но человек должен быть разный. Что значит сцена? Сцена — это моя профессия, а жизнь — это жизнь. Всегда быть Марией — зачем же? Или была бы я в жизни Джульеттой или Раймондой. Какая скучища! Если бы ничего не менялось, тогда бы не было и искусства. Балет — большая профессия, а не так себе просто. Может, я и рациональна с людьми, что же сделаешь. Уж такая у нас профессия. Вначале быть рациональным, а потом уже вложить всю душу».
Скромность она понимала как смиренное отношение к неизбежному, предначертанному, будь то бедность конца 1910-х годов, трудные 1920-е, когда приходилось носить перелицованное мамино платье, всесоюзное признание 1930-х, военные 1940-е или всемирная слава, пришедшая в 1950-х. Именно такая скромность привила Улановой иммунитет к самолюбованию. И часто говоря о себе в третьем лице, она словно самоустранялась от своей гениальности.
По счастью, Уланова была потомственной балериной. Прецедент Моцарта, чей божественный дар впитал одновременно творческие, ремесленные и опосредованные законы профессии через домашнее воспитание, блистательно перекликался с улановским характером, точно рассчитанным отцом и матерью на балеринскую карьеру. Они умело расставили те театральные ориентиры, которые позволили Гале, еще не видя победы, уверенно идти к ней.
Кстати, впечатление от одновременно легкого и содержательного танца балерины нередко вызывало моцартовские реминисценции. Так, в июле 1953 года Фаина Раневская отправила Улановой записку:
««Ты — Моцарт — Бог —
И сам того не знаешь!»
Пушкин.
Моя дорогая, прекрасная Галина Сергеевна, мне всегда хочется Вам это говорить, мне хочется, чтобы знали, что видеть Вас — Ваше искусство — это счастье высшее!»
В 1914 году родители решили показать Гале балетную феерию «Спящая красавица», многих девочек заразившую балетом. «И хотя первое посещение театра потрясло мое воображение, я совсем не испытала того безудержного стремления попасть в этот «волшебный мир сцены», которое приводило на подмостки сцены так много артистов», — признавалась Уланова.
Вечером, в канун представления, Мария Федоровна старательно накрутила волосы дочери на папильотки. Спать с ними было неудобно, многие соскакивали с коротких шелковистых прядей, поэтому с утра маме пришлось завивать «невозможную голову» Гали нагретыми на плите щипцами.
Когда приготовления завершились, Сергей Николаевич, бабушка и Галя отправились в Мариинский театр на дневной спектакль. Сердобольная Никитична, уверенная, что там «только морят детей», пыталась всучить им какую-то провизию.
Миновав парадную лестницу, Галя с родными прошла в артистическую ложу, где заняла отдельное, обитое голубым бархатом кресло. Палочка дирижера умудрилась вмиг собрать разрозненные ручейки нот в мелодичный поток. «Когда я очутилась в театре и услыхала волшебные звуки музыки, а на сцене увидала великолепные красочные декорации и танцующих в разноцветных юбочках девушек, мне показалось, что всё это подобно сказке», — говорила Уланова.
Наступило время выхода феи Сирени в эффектном костюме, украшенном цветочными гроздьями. Ее первые па прошли в сопровождении раздавшегося на весь зал крика: «Смотрите, это моя мама!» — и дочь радостно протянула к ней руки. Галина Сергеевна вспоминала:
«Папа, бабушка, все сидевшие с нами в артистической ложе были смущены и даже, пожалуй, обескуражены такой вольностью, но мне хочется думать, что все они поняли естественность восхищения четырехлетней девочки, внезапно убедившейся в реальности волшебства: да, именно эта красавица, эта сказочная фея Сирени была моей собственной мамой! Было отчего прийти в восторг… Так театр впервые вошел в мое сознание в самом дорогом, самом понятном для меня образе — таком живом и теплом, что до сих пор, думая, например, о «Спящей красавице», я раньше всего вижу свою первую фею Сирени, а уж потом других исполнительниц и свои собственные выступления в этом и других балетах».
Правда, в сознании Гали не укладывалось, как получается, что дома за столом мама сидит такая простая и родненькая, а на сцене совсем другая — «в образе».
С того времени ее стали часто водить в театр, поэтому она видела практически всех знаменитых балерин и танцовщиков дореволюционной поры. В детстве Уланова особенно любила балет «Корсар», а предпочтение отдавала ролям характерного репертуара. И вот однажды снежной зимой 1915 года вернувшиеся из театра родители застали картину: под напев няни «Топор — рукавицы, рукавицы и топор» дочь лихо отплясывала «Русскую».