Бледное, удивительно невзрачное, обыденное лицо, каких сотни встречаешь на улицах, и внезапно, чудесно преображение. Его преобразила любовь, которая в жизни девушки всегда чудо.
Уланова — несомненно, лучшая балетная артистка нашего времени. Это не просто талантливая балерина. Это — великий лирический поэт танца. Ей подчас достаточно простым движением положить руку на плечо партнера, чтобы растрогать зрителя до слез и добиться большего впечатления, чем это может сделать иной поэт, громоздящий сотни слов, желая выразить горькую боль и скорбь, и отчаяние, и беззаветную преданную любовь. Танец ее восхищает тонкостью и точностью очертания, легкостью и прежде всего своей выразительностью. Она танцует, как птица поет. Зритель не замечает технических трудностей. Уланова с мудростью большого мастера избегает подчеркивать момент их преодоления, чуждается щегольства своей виртуозностью — греха, в котором повинны едва ли не все балерины. По этому самоограничению и познается подлинный художник.
Поразительны ее руки. Правильно говорили о говорящих руках, о красноречивых руках, умных руках. Руки Улановой даже обладают даром слова. Но они не говорят, а поют, в каждом их изгибе, повороте вы чувствуете хореографическое bel canto».
Соломон Михоэлс откликнулся на московскую премьеру:
«Я не случайно говорю, что она божественна. После «Ромео и Джульетты» в зале осталась даже так называемая «галошная» часть публики, — осталась та публика, которая обычно, не дожидаясь конца, бежит к вешалке. Есть предел аплодисментам и вызовам, можно вызвать десять — двенадцать раз. Но нет, ее вызывали без конца. В чем дело? Оттого ли, что хотелось высказать ей свою благодарность? Нет, хотелось лишний раз посмотреть на Уланову. Вот впечатление, которое она произвела.
Станцевать Шекспира, и так, чтобы об этом говорили, что это действительно шекспировский образ, что такой Джульетты не было даже в драме, — это значит открыть новую страницу балетного искусства. Это и сделала Уланова».
Улановский образ промелькнул, словно бег Джульетты, в стихотворении Анны Ахматовой «Лондонцам» — отклике на бомбежки английской столицы осенью 1940 года:
Напророчила Анна Андреевна вселенскую славу Улановой, пришедшую к ней именно в лондонском Ковент-Гарден после выступления в роли «голубки» Джульетты. Сама же балерина часто спрашивала у людей, знакомых с поэтессой: «А что Ахматова? Как она?»
Президент Государственного музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина Ирина Александровна Антонова не так давно доверила свои воспоминания автору этих строк:
«Уланова была одним из явлений не просто искусства, а жизни. Она помогала жить. Я познакомилась с ней как с балериной очень давно, во время гастролей Мариинского театра в Москве в сороковом году. Я слышала, что есть такая балерина Уланова, ведь я очень любила балет, много ходила в Большой театр, смотрела даже Гельцер в свое время…
И вот я узнала про Уланову. У меня не было на нее билетов, но был билет на Остужева в «Отелло». Я несколько раз видела этот спектакль, поэтому билет в Малый театр обменяла на билет в Большой…
На меня спектакль «Ромео и Джульетта» произвел огромное, очень необычное впечатление. Таких балетов еще не было. Но потом, когда Уланова стала артисткой Большого театра, я колоссально много ее смотрела. Я помню Алексея Толстого, сидящего во втором или третьем ряду партера, Завадского. Я приобщила мужа к этим походам. В начале спектакля, в прологе, когда открывается занавес и просто стоят патер Лоренцо, Ромео и Джульетта, глаза Улановой казались огромными и невыносимо голубыми, она просто смотрела в зал, и я начинала плакать. Мой муж мне говорил, что ты плачешь, ты же из-за слез не видишь спектакль. Однако то были самые счастливые слезы, которые доводится пережить.