«Как это верно!» — соглашалась про себя балерина. Позднее она вспоминала:
«Разговор во время сеансов всегда направляла Вера Игнатьевна. И разговор этот никогда не сводился к пустой светской болтовне — с ней просто невозможно было говорить о пустяках. Всегда — о серьезном, всегда — ради чего-то. Она часто говорила об ответственности перед жизнью и о том, что жизнь — это великое чудо, о красоте. Слова ее были просты, но как-то по-особому наполнены, содержательны. И сама она была простой и сильной. Мне она напоминала Валькирию, даже внешне».
Мухина, как и Уланова, была душой привязана к музыке, танцу, природе, но понимала их возвышенно, пламенно. Она считала бесстрастие грехом, а кипучее творчество — «самым великим двигателем жизни». Галина Сергеевна училась у нее стоицизму, позволившему спустя несколько лет переосмыслить роль Джульетты:
«Я как бы заново задумывала свою героиню: она казалась озаренной всем опытом моей жизни, годами только что победно завершившейся войны. В Джульетте увидела я волю необыкновенной силы, способность и готовность бороться и умереть за свое счастье… Я увидела в новой Джульетте такие духовные качества, которые в других условиях повели бы шекспировскую героиню на подвиг общечеловеческого значения. В этой Джульетте я хотела, я чувствовала настоятельную потребность показать человека, близкого нам по духу, в какой-то мере нашу современницу».
В начале сентября Мухина заявила, что «время художника, его нервные и душевные силы должны были принимать участие в великой битве». Первым «ударом» скульптора по смерти и жестокости стал ее портрет Улановой. «Лицо человека есть лицо истории», — говорила Вера Игнатьевна. Чувствуется, что пластика головки балерины с тонким профилем и выразительной линией шеи была для художника интереснее танцевальных па.
Скульптор запечатлела исстрадавшуюся молодую женщину, чувства которой перевоплощаются в образ, создала портрет трагической плакальщицы и романтической грёзы. Лицо Улановой — словно цветок запоздалый, тянущийся к солнцу из последних сил. Мухина вылепила голову исходя не только из реальности «модели», но и из ее художественной самобытности.
В том же сентябре Вера Игнатьевна изваяла надгробный памятник певцу Леониду Собинову на Новодевичьем кладбище. Распластанный по мраморной могильной плите лебедь кажется потерянным от одиночества, призывающим смерть, обнимающим крыльями призрак невозвратного счастья. Не покидает ощущение, что именно в улановском «Умирающем лебеде» Мухина почерпнула столь неожиданные для ее стиля изысканность линий, приглушенный драматизм переживания, завораживающую красоту скорби. Надгробие стало воспоминанием о Собинове — Лоэнгрине в отраженном свете улановского Лебедя. А еще в нем явно слышался отзвук шекспировской метафоры: «Дьякон в ризе белоснежной, / Лебедь песню нам споет».
Двадцать восьмого сентября Галина Сергеевна исполнила партию Одетты-Одиллии на сцене филиала Большого театра. Так и не получив официального назначения в его труппу, балерина должна была срочно выехать в Молотов, чтобы воссоединиться с Кировским театром. «Не упустить сейчас рабочий момент страшно важно и для вашего искусства», — напутствовала ее Вера Игнатьевна.
Казалось, война обрушила на хрупкие плечи балерины, разменявшей четвертый десяток, непосильные испытания. Пути-дороги, болезни, спектакли, концерты, спартанский неуютный быт нещадно подрывали физические силы. Однако сила духа Галины Сергеевны победила обстоятельства и превзошла отчаяние. Она рассказывала:
«В Перми был маленький-маленький театр драмы с малюсенькой сценой. Нам думалось, что и поместиться на ней будет невозможно. Но, в общем, чудно поместились: и опера пела, и наш балет, и я танцевала на этой сцене. Всё было очень мило, очень дружно, война как-то сдружила людей, и мы дружно работали в тяжелых условиях. Поскольку в Перми до этого балета не было, то публика была совсем не знакома с нашими спектаклями. Начинали мы на четверть часа раньше, чем полагалось. Перед каждым спектаклем выходила наша балетная артистка Мариэтта Франгопуло и рассказывала очень коротко о том, что такое классический танец. Рассказывала подробно сюжет сегодняшнего спектакля, а затем уже шел балет. А потом уже на второй-третий год перестала рассказывать. Потому что зрители уже всё понимали и любили балет. Туда приехала наша школа и потом, когда мы уже уехали из Перми, то кое-кто из наших артистов остался, и там открылся свой театр и своя школа».