В 1941 году Мариэтта Франгопуло записала в своем дневнике: «Сейчас это городок с каменными зданиями в центре, а чуть свернешь в боковую улочку, как утонешь в грязи и увидишь лишь деревянные постройки». Жила Уланова прямо через дорогу от театра, в гостинице «Центральная», прозванной пермяками «Семиэтажка». Память Татьяны Вечесловой сохранила эпизод, как Галина Сергеевна, перегнувшись через лестничные перила, кричала своей спешащей на репетицию подруге: «Таня! В буфет коровьи хвосты привезли! На тебя очередь занимать?»
В номерах по соседству жили писатели Израиль Меттер, Михаил Козаков, Михаил Слонимский, Семен Розенфельд, драматург Александр Штейн, либреттист Николай Волков, художники Валентина Ходасевич, Татьяна Бруни, Натан Альтман, композитор Дмитрий Кабалевский и, конечно, артисты, балетмейстеры, режиссеры, дирижеры.
В эвакуации продолжала выходить театральная газета «За советское искусство». Директор ГАТОБа Е. М. Радин перед открытием сезона объяснил труппе, что теперь они служат как бы на «военном предприятии»: «Отношение к труду сейчас иное, чем в мирной обстановке. Суровая дисциплина, огромная трудоспособность, всё для фронта, всё для победы! Искусство — такое же оружие, бьющее по врагу».
Сергей Прокофьев, одно время работавший в Перми над балетом «Золушка», писал о «толпах людей, тщетно ждущих у театра перед началом, не вернет ли кто-нибудь билет». Галина Сергеевна всю жизнь помнила о своих выступлениях перед советскими воинами, отправлявшимися на фронт:
«Тогда в Молотове театр иногда целиком отдавали в их распоряжение. Как восторженно и благодарно принимали они артистов! Меня всегда трогало их внимание, их стремление к прекрасному, не убитому ни страданиями, ни ужасами войны».
Семнадцатого октября 1941 года Уланова дебютировала на пермской сцене в «Лебедином озере», 8 декабря она танцевала в «Бахчисарайском фонтане», 25 января следующего года выступила в «Пламени Парижа», 23 февраля участвовала в хореографической сюите «XXIV годовщина Красной армии», 25 октября 1943-го исполнила партию Жизели, а 1 ноября второй раз за свою карьеру вышла в роли Красной Шапочки в «Спящей красавице».
Писатель Вениамин Каверин на всю жизнь запомнил пятиминутную встречу с балериной, произошедшую, когда он, служивший на Северном флоте, заехал в Пермь навестить семью:
«Шло «Лебединое», танцевала Уланова. После спектакля она зашла в ложу, где были общие знакомые, немедленно представившие меня Галине Сергеевне. Не знаю, что случилось со мной, но я заговорил с ней в каком-то несвойственном мне высокопарном тоне. Она внимательно выслушала меня, и с неба я, как камень, полетел на землю.
— Вам понравились мои косточки? — спросила она любезно…»
Журналист Арнольд Ожегов благодарил судьбу, что в отроческом возрасте его «путь к пониманию прекрасного в искусстве и в жизни» начался с Улановой и «Жизели». Он вспоминал, как, наслушавшись девчоночьих восторгов певцами и танцорами Кировского театра, вместе с приятелем решил взглянуть на это чудо:
«Только чудо-то было от нас за семью печатями. Во всём классе капиталу — и на один билет не наскрести. Да и поди достань его, если всё на много дней вперед распродано.
Но мы… решили во что бы то ни стало пройти. Театр был обнесен глухим забором. И всего три входа: парадный, прямо в здание; слева деревянная будка, встроенная в забор со сквозными дверями, — «служебный» вход, и еще ворота позади театра — для машин. Все три были для нас заказаны. Да мы на них и не рассчитывали.
Но что темным вечером для двух сорванцов высокий забор? Перемахнули, как родной порог».
Кое-как пробрались друзья в театр. Приятеля сцапали, а вот Арнольду повезло — «успел провинтиться к барьеру».
«Но вот занавес раздвинулся, и по рядам задышало: «Уланова — Уланова — Уланова»…
Девушка… еще ничего не сделала, пальцем не шевельнула, а уже охватило меня ожидание, предвкушение или предчувствие чего-то от одной этой позы. И уже после первого движения… начинаешь ждать: а что же дальше? И так всё время: что за этим, что еще дальше? Ничего поражающего, но всё — завлекает.
Я не знал, не понимал языка, на котором со мной разговаривали. И всё же, во всяком случае в первом акте, мне не надо было подстрочника: я хорошо разобрался в том, что происходит…
«Балет делает из слышанного зримое, и танец Улановой — всегда мелодия», — заметил один из искусствоведов. Вот этой-то мелодии я, естественно, и не мог уловить тогда, совершенно неподготовленный к восприятию необычного. Но танец, непосредственное обаяние таланта Улановой никого не могло оставить безучастным. Трагическая и нежная Уланова призывала к верности, мужеству. И потому дошла до меня старинная история девушки с неудавшейся судьбой, но сохранившей достоинство, что Уланова поведала мне ее с точки зрения современности».