Зарубежные критики благосклонно отнеслись к работе Морли, до сих пор, кстати, не переведенной на русский язык. Материал «Советского балета» основан только на авторских суждениях об увиденном, поэтому приведенные в книге живые, прелестные характеристики балерин не потускнели и не потеряли актуальности.
Третью главу Айрис Морли отвела Галине Улановой, с которой общалась в первой половине 1944 года, когда та всё еще числилась в ленинградской труппе:
«Уланова вне сцены — это маленькая, бледная молодая женщина, которую, как ни забавно, никто не заподозрил бы в том, что она танцует. Замечательная осанка головы и плеч, присущая Семеновой и в большей или меньшей степени другим танцовщицам, у нее отсутствует совершенно. Если быть грубо откровенной — она наклоняет голову и сутулится. С первого взгляда она кажется человеком умственного труда, может быть, поэтессой или артисткой Художественного театра. Она блондинка и, как все ленинградские блондинки, как бы состоит из полутонов, освещенных постоянным северным светом. У нее привычка, разговаривая, проводить по русым волосам длинными пальцами нервных рук. Властная и вместе с тем ребячливая морщинка часто появляется между ее голубых глаз.
Говоря о чем-нибудь интересующем ее, она производит впечатление индивидуальности очень многогранной с постоянно меняющимся настроением — иногда строгим и утонченным, иногда счастливым и порывистым. Будучи чрезвычайно нервным человеком, она своими чувствами отвечает различным стимулам с болезненной быстротой. Рок висит над Улановой, и вы все время ощущаете его присутствие в бледности матовой кожи и во всей хрупкости этой женщины. От всего, связанного с ней, вы получаете впечатление, что она очень хрупка и в любой момент может заболеть и покинуть сцену. Если это случится, это будет одной из самых ужасных потерь, которые может потерпеть Советский Союз… Всё же надеемся, что, достигнув тридцати лет без особых несчастий, она обладает большей жизненной силой, чем кажется.
В действительности в ее глазах есть взгляд утверждающий, немного стальной, говорящий о самообладании — ленинградский взгляд.
Уланова — советская балерина… Это значит, что в собственных глазах ее индивидуальность никогда не была увеличена зеркалом публичной популярности до уровня божественного гения, имеющего право на лесть, обожание, капризы.
Она, вероятно, великолепно знает о своих достоинствах, но в то же время она просто член ленинградского балета и самое важное — это «наш балет», говорит она и подразумевает, что вы согласны с его несомненным превосходством. Конечно, балет Москвы, имея теперь ленинградских учителей, стал лучше; но «культурный спектакль» Большого театра, конечно, еще не может равняться с Кировским.
«Скажите мне, — говорит она внезапно, — за границей есть балеты?» Я отвечаю: «О, да» и затем останавливаюсь, не очень уверенная в достоверности этого, если судить по исключительному уровню мастерства Улановой. Она продолжает говорить о необходимости сохранения классических форм и о том, что превосходство балета должно основываться на кордебалете, а не на звездах. «Например, — говорит она, — я так же не могу танцевать с плохим кордебалетом, как в плохих костюмах и без света». В связи с этим я заметила одну деталь в балетах «Жизель» или «Лебединое озеро»: Уланову редко можно заставить отвечать на вызовы одну. Она отступает в ряды кордебалета, кланяется вместе с ними, и только упорная энергия зрителей может вынудить ее на краткое появление. Обычно в этих случаях она выглядит бледной, усталой, недовольной.
Значит ли это, что она скромна? Возможно. Но скорее, я думаю, это значит, что она была воспитана в советских традициях коллективного труда и рассматривает чрезмерный индивидуализм как «некультурный», подразумевая под этим отсутствие стиля, вкуса и утонченности, необходимых произведениям искусства… И о количестве своих выступлений в месяц она говорит, словно вагоновожатая или фабричная работница: «Да, три или четыре спектакля в месяц — моя норма. Больше было бы невозможно». Она заявляет это с точной уверенностью, и когда я говорю ей, что за границей знала балерин, танцевавших столько же раз в неделю, она хмурится: «О, нет. Это невозможно». Глядя на свои ноги, она добавляет, что всегда занимается два с половиной часа в день и три часа перед ответственным спектаклем. Но не больше.