Галина Сергеевна неоднократно подчеркивала, что ее «довольно случайное» поступление в театральную школу было напрямую связано с тяжелыми годами жизни советской России. Ее слова: «И вообще в детстве я не очень мечтала танцевать» — трудно принять на веру. Другое высказывание точнее: «Я была слишком мала, когда меня привели в училище на улице Зодчего Росси. Потом ни о каком другом деле думать уже не приходилось».
Родители Гали на своем примере убедились, что балет нужен любой власти: и когда в зале присутствуют цари, и когда там царствуют шинели и семечки. Балетных артистов, конечно, изрядно потрепало революционными вихрями, но в пекле большевистского пламени никто не сгорел. Даже такие одиозные для нового режима личности, как танцовщик Иосиф Кшесинский, брат примы Матильды, и скандально знаменитая содержанка генерала Дурново танцовщица кордебалета Надежда Бакеркина, были обласканы советским правительством: первому в 1927 году присвоили звание заслуженного артиста РСФСР, а вторую в 1919-м поставили заведовать балетным отделом Театрального музея, обеспечив приличным пайком. В 1920 году руководители советской культуры вспомнили и о Вагановой с Преображенской, пригласив их вести класс усовершенствования мастеров хореографии в Мариинке, как раз тогда переименованной в Государственный академический театр оперы и балета (ГАТОБ). Революционная власть, деятельность которой проходила «под знаком творчества» в «пролетарской плоскости», нуждалась в «бывших», то есть преуспевавших при царском режиме специалистах.
Балетное сообщество надеялось на скорый конец своих мытарств. Должна же новая власть перебеситься арестами, обысками, расстрелами, чтобы вместо беспокойных дней и беспросветных ночей наступила обеспеченная, достойная жизнь.
Перед приемной комиссией девятилетняя Галя предстала в роскошном туалете — на зависть остальным «абитуриенткам»: в платье из тюль-малина в мелких воланах, обшитых розовыми лентами, белых носочках, лакированных туфельках, с нарядным бантом в волосах. «У меня даже сохранилось маленькое-маленькое платьице, в котором я поступала в школу, — рассказывала Уланова. — Родных у меня в Ленинграде не осталось — отдала мне это платьице тетушка, маленький сверточек из тюля, и рассказала, со слов мамы, будто я в этом платьице поступала. Впоследствии его у меня быстрехонько взяли в театральный музей».
После медицинского осмотра предстоял художественный. Началось «хождение по мукам». Галя передвигалась из зала в зал, где ее вертели разные компетентные комиссии на предмет пригодности к коварной балетной профессии.
В числе экзаменуемых была Таня Вечеслова. Она заметила несостоявшуюся дачную подругу Галю Уланову. Теперь от бритоголового сорванца в штанишках и с луком на спине ничего не осталось. «Беленькая девочка с челкой и большим бантом на голове» поражала «прелестными, словно выточенными ножками» и хрупкостью стройной фигурки. «Глаза смотрели сердито и недоверчиво. Припухлые губы редко раскрывались для улыбки, — вспоминала Татьяна Михайловна. — Девочка дичилась всех, кто к ней подходил. Скуластая, с узкими светло-голубыми глазами, она немножко напоминала «монголочку».
В середине 1930-х годов, показывая друзьям свои школьные фотографии, Галина Сергеевна смеялась: «Ну, смотрите, прямо японка, настоящая японка, не зря меня так и звали «японкой».
Уланова поступила «без всяких оговорок». Оно и понятно: Мария Федоровна готовила дочь к училищу с семилетнего возраста. Ее профессиональный глаз сразу открыл в Гале природные шероховатости. Но опытная танцовщица твердо знала, что рука Всевышнего может всё исправить, если ей на помощь приходит сознательная и целеустремленная работа. Совершенная пластика девочки свидетельствовала о подлинном таланте, обещавшем в будущем не только чистенькое исполнение па. Через ее движения и позы пробивалось что-то оригинальное, неосознанное, идущее прямо из души.
Видимо, родители понимали, какой тернистый путь может выпасть на долю Гали, если ее дарование окажется вынесенным за пределы тенденций современного ей балетного театра. Однако даже востребованность не обеспечивала покой. «Техничкам» всегда проще строить карьеру, ведь в их танце, как правило, отсутствует потаенный смысл, поэтому они вольно или невольно вписываются в любую идеологию. Но если ремесло затмевается искусством, выводящим на первый план жизнь человеческого духа, творца ожидают серьезные испытания.
Хотя зачем гадать? Лучше работать, работать, работать — а там посмотрим.
В 1919 году, определив дочь в училище, Сергей Николаевич завершил двадцатилетнюю карьеру танцовщика и перешел на должность режиссера балетной труппы. Мария Федоровна продолжала танцевать и преподавать классику. Она оставила средний класс, который вела уже два года, и взяла первый, чтобы не отдавать Галю в чужие руки.