Обучение Улановой началось в критический для большевистской России период, названный советской историографией «вторым походом Антанты», целью которого являлась полная экономическая блокада страны.
В ту мятежную эпоху было две правды: правда «несвоевременных» мыслей Сергея Волконского, Мстислава Добужинского, Ивана Бунина, Максима Горького и еще многих усталых, измотанных людей, чьи судьбы перепахали «окаянные дни», и правда восторжествовавшая — пролетарская, пылавшая ненавистью к проклятому прошлому и потому мертвой хваткой цеплявшаяся за обещанное «светлое будущее».
К осени 1919 года революционная стихия разгулялась девятым валом. Историческое «замыкание» оголило самую суть людских характеров и нравов. Некоторые ученицы хореографической школы с легкостью переживали ужасы революции. Таню Вечеслову, например, веселили поздние возвращения домой из театра, а голод и холод не убавляли легкости на душе и даже подбадривали. С Галей Улановой всё обстояло иначе. Ее постоянно преследовал страх быть изнасилованной, убитой, не дорасти до девического возраста. А разбойных нападений и надругательств над женщинами тогда было не счесть.
Черные дни Гражданской войны казались бесконечными. В октябре 1919 года, когда Уланова в школе у станка делала первые незамысловатые па, газета «Известия» постоянно публиковала материалы о кровопролитных боях на фронтах, о подрывной деятельности, о «страшном враге страны» — голоде.
«Мы, конечно, питались так же, как питались все живущие в тот период в Петрограде», — вспоминала Уланова. Она до галлюцинаций мечтала о душистом хлебе с хрустящей корочкой и аппетитной мясной котлетке, а вместо этого ела картошку, «хлеб» из соломы, пшено и перемороженную воблу. Чтобы Галя не заболела цингой, родители заставляли ее грызть лук и чеснок. Слабоватый рацион для растущего организма, занятого физически истощающими балетными экзерсисами!
А тут еще в Петрограде перестали ходить трамваи. Марии Федоровне с дочерью приходилось практически ежедневно в вечно промозглую питерскую погоду пешком добираться до балетной школы. Путь был довольно далекий: несколько километров через всю Садовую до Театральной и обратно. Шагать по трамвайной линии казалось не так скользко и не так страшно. Ножки маленькой танцовщицы получали дополнительную нагрузку.
Уланова вспоминала:
«Наряду с трудностями житейскими были интересные выступления в театре. Мы попали туда с первого года поступления в школу, совсем маленькими. Мне льстило, что меня с несколькими девочками выбрали из многих первоклашек для участия в настоящем спектакле Академического театра оперы и балета. Правда, «участие», пожалуй, слишком громкий термин для тех нескольких «ползающих движений» на животе, которые мы, изображавшие божьих коровок, должны были делать в балете «Капризы бабочки». На спину нам крепили панцирь с крапинками, а лицо закрывали прозрачной шелковой масочкой с разрезами для глаз и рта. Тем не менее этот дебют дал первое ощущение сцены, и первый испуг перед черной бездной зрительного зала, и первую радость от сознания, что всё, слава богу, сделано правильно, в согласии с музыкой и счетом, преподанным тебе еще в классе».
Балетные дни, когда Галю занимали в детских танцах, добавили ей с мамой вечерние путешествия в театр и ночные — домой. Шли они под руку через осажденный врагом, смертью, болезнями, голодом и холодом Петроград с чемоданчиками, где лежали бережно подготовленные для спектакля заштопанные трико, залатанные пачки, перешитые хитоны, перья и всякая мишура, дефицитная в революционные годы; шли, чтобы предстать перед закутанными зрителями полуобнаженными, стройными, грациозными сказочными персонажами. И никто не замечал, как их насквозь пробирал закулисный сквозняк. До конца своих дней с содроганием и гордостью вспоминала Галина Сергеевна то время.
В «незабываемом 1919-м» Ленин гениально поймал ритм времени. «Промедление смерти подобно» — вот тот динамичный, упругий посыл, который определил лозунг эпохи: «Время, вперед!»
Революционные завоевания воспринимались и участниками, и врагами, и сторонними наблюдателями как сгусток энергии небывалой мощи. Победа пролетариата вдохнула исключительный пафос в нарождавшийся советский балет. Ритм надрывных слов, несшихся тогда с трибун и со страниц газет, переплавлял классические па в «стальной скок» и «красный вихрь». «Перед всеми нами — большими и маленькими, маститыми и новичками — открылись огромные творческие перспективы. Хочешь ставить — пожалуйста! Хочешь преподавать — студий и кружков без конца. Хочешь дискутировать по вопросам искусства — никогда столько не спорили о балете. Хочешь танцевать — попробуй свои силы; если докажешь свое право на внимание — тебя поддержат», — писал Федор Лопухов.